36 
У привычного ко многому капитана ФСБ чуть не отвисла челюсть. В газете сообщалось о помиловании его величеством эмиром двух русских преступников и состоявшейся передаче Веденеева с Пашутинским представителям Москвы.
Край был оборван неровно, окончания статьи Олег не нашел. Судя по началу последней фразы, дальше шли привычные славословия в адрес мудрого и милосердного эмира.
В чем причина такой новости авансом? Почему ее решили объявить раньше реального события?
Восток, понятно, дело тонкое. Но чтоб настолько?
Может, подгадали ко дню рождения эмира или к его поездке за рубеж?
Несколько дней Веденеев пребывал в ожидании скорого освобождения. И жара в каменном мешке стала переноситься легче, и опостылевшая похлебка уже не стояла поперек горла. Больше всего он беспокоился о состоянии напарника. Как важно сейчас Володе узнать хорошую новость! Но зачем тюремщикам ее скрывать — явно ведь не из чистой вредности.
Вдруг он все понял: обмена не будет. Точнее, он состоялся именно в тот день и час, какие указаны в заметке. Ко взаимному удовлетворению стороны разыграли чистый блеф, о котором условились благополучные люди в тихом особняке на нейтральной европейской улице.
Вытерев задницу бережно хранимым обрывком, он смял его и выбросил в парашу.
* * *
Еще через неделю их с Пашутинским посадили в бронированный автомобиль вроде инкассаторского и повезли по шоссе. Двое конвоиров передали русских двум другим, ожидавшим в тесном раскаленном нутре «броневика».
Володя успел обрасти бородой и выглядел даже хуже, чем во время суда.
— Какие новости? — резко спросил он у напарника.
Разговаривать по-русски можно было спокойно, не опасаясь, что тебя поймут.
— Сейчас. Только не падай со стула.
Последняя реплика прозвучала мрачной иронией. Нутро машины было разделено стальной, запирающейся решеткой. В меньшую часть затолкали Веденеева и Пашутинского, скованных наручниками. Сидений здесь не было, пришлось ехать стоя, пригнувшись из-за низкого потолка. Цепочки от обоих наручников прихватили к потолку специальными защелками, поэтому руки у заключенных оказались поднятыми и поза в целом выглядела уродливо-нелепой. Хорошо хоть «броневик» не трясло, иначе оба непрерывно стукались бы макушками или затылками.
— Соберись с силами, надо срываться. Здесь одна тюрьма на всю страну, и я о ней достаточно наслышан. Оттуда мы не вырвемся.
— Бежать? — осипшим от волнения голосом переспросил Володя.
— Или говори нормально, или заткнись и слушай, — с деланым равнодушием произнес Олег.
— Не ожидал от тебя. Ты выглядел таким уверенным, спокойным, даже завидки брали. Давно созрел?
— Я и сейчас спокоен. Нас не вытащат, понимаешь? Подробности потом, но поверь мне — это точно. Мы нигде не сплоховали, в Москве что-то недоучли…
— Наш треп могут записать и перевести.
— Теперь уже наплевать… Мы не стали срываться при захвате…
— Ты тоже мог уйти? Я мог наверняка.
— Взамен нас бросили здесь подыхать. Четвертак — для меня длинноватый срок, я к нему морально не готов.
— Я с самого начала подозревал: Москва все спустит на тормозах.
— Даже хуже. Подробности потом.
— У тебя есть план?
— Откуда? Я только час назад узнал, что нас с тобой переводят.
— У кого ключи от наручников?
— У офицера рядом с водилой.
Кабина броневичка была отделена от кузова прозрачным, очевидно пуленепробиваемым стеклом. Офицер о чем-то беззвучно переговаривался с водителем. Конвоиры настороженно поглядывали на русских, но молчания не требовали.
— До приезда решетку не отомкнут.
— Отомкнут, заставим. Сейчас начнем драться.
— Да им по барабану.
— Ну нет. Они обязаны нас доставить в целости и сохранности.
— Кто кого будет мочить?
— Ты меня. Пару ударов головой по носу. Потом за горло и душить, сколько сил хватит.
— Да я еле на ногах держусь.
— Вот и я о том же. Если я начну тебя обрабатывать, ты уже ни на что не сгодишься. Давай лучше ты. Старайся, не жалей. Главное, чтобы было натурально.
Веденеев уже начал повышать голос, вкладывая в него всю злость по поводу предательского фарса с обменом. Конвоиры насторожились. Один из них что-то угрожающе рявкнул и направил на Олега короткоствольный автомат.
«Направляй сколько угодно, — подумал капитан. — Без крайней нужды стрелять не посмеешь».
— Ну что, Володя? — крикнул он в ярости. — Мудаком тебя обозвать, чтобы ты по-настоящему рассердился?
36 
