100 
Глеб поймал себя на том, что думает о Федоре Филипповиче как о постороннем и, к тому же, очень неприятном ему лично человеке. «Что ж, – философски подумал Слепой, – все течет, все изменяется. В конце концов, это была его затея.»
Можно было вернуться и попытаться покончить с Федотовым, но тот был вооружен, и вооружен очень неплохо – насколько смог разглядеть Сиверов, генерал стрелял в него из «беретты», которая и любителя может сделать очень опасным, а оружие Глеба больше не вызывало у него доверия. Пускай он сошел с нарезки, как говорил о нем генерал Потапчук, но не настолько же он сумасшедший, чтобы вступать в перестрелку, не имея при себе ничего, кроме револьвера, который только что дал две осечки подряд!
В открытой всем ветрам кабине было смертельно холодно, сквозняк резал лицо, как раскаленная бритва. Притормозив, Слепой перегнулся через соседнее сиденье и поднял стекло в правой дверце, но и оно оказалось разбить™ вдребезги – дверца была пробита в двух местах. Нужно было снова менять машину – угроза пневмонии была, пожалуй, наименьшей из бед, которыми было чревато дальнейшее обладание этой превратившейся в дуршлаг жестянкой.
Слепой загнал машину в какой-то пустынный двор на задах круглосуточного гастронома и вышел, оставив ключи в замке зажигания и не захлопнув дверцу. Отсюда было рукой подать до ближайшего известного ему входа в катакомбы, которые он за последний месяц изучил весьма основательно. Время поджимало; генералы, которых необходимо было убрать, похоже, размножались делением, как амебы, и вдобавок где-то на горизонте замаячил какой-то умник, полагавший, что он способен в одиночку управиться со Слепым, но прежде всего нужно было выяснить, что случилось с револьвером. В норе оставался еще автомат Сердюка с полупустым магазином, но «магнум» до сих пор вполне устраивал Слепого, и менять его на короткоствольный автомат, который хорош лишь в ближнем бою, да и то при изобилии патронов, ему не очень хотелось.
Слепой пересек проходной двор, прошагал под аркой, в которой почти не было снега и которая зато обладала на диво сильной акустикой, перебежал улицу, вошел в очередной загроможденный вмерзшими в грязные сугробы почерневшими упаковочными ящиками двор и, оглядевшись по сторонам, нырнул в обитую корявой, кое-где проржавевшей почти насквозь жестью дверь с надписью «Теплоузел», сделанной от руки бледно-голубой масляной краской.
В лицо ему ударил влажный, сильно отдающий железом пар – сырое горячее дыхание задыхающегося в отходах собственного метаболизма города.
Ступеньки под ногами были покрыты толстым слоем замерзшего конденсата, очень скользкого из-за непрерывно оседающей на нем воды. Слепой осторожно спускался по лестнице, придерживаясь рукой за мокрую оштукатуренную стену и выставив перед собой револьвер – это место часто посещалось слесарями, которые, повздыхав над хронически протекающими сочленениями гнилых труб и для очистки совести пару раз стукнув молотком по ржавому железу, уходили восвояси. Рассказывать сказки случайно встреченному алкоголику с разводным ключом в руке Слепому было как-то недосуг – гораздо проще было нажать на курок и отнести тело в катакомбы, вход в которые был прямо под носом у этих лопухов.
За время своих странствий в тоннелях под городом Слепой обнаружил немало местечек, в которых тело не найдут до Страшного суда.
Впрочем, судьба, как известно, благосклонна к влюбленным и пьяницам, и никому из обслуживающих теплоузел слесарей не пришлось закончить свой земной путь в одном из подземных закоулков. Ступая по лужам теплой воды. Слепой пересек тускло освещенное падавшим из единственного заросшего грязью окошка помещение. Он направлялся в дальний угол, где сквозь незаделанный широкий пролом в стене в подвал входила толстая труба теплотрассы, обмотанная свисающей почерневшими клочьями стекловатой. Слепой лег на спину и протиснулся в пролом, стараясь не прикасаться к отвратительным мокрым лохмотьям. Здесь пахло сыростью, ржавчиной и мышами, но он давно привык не замечать разнообразных запахов, которыми изобиловали подземелья и среди которых не было ни одного приятного.
Некоторое время ему пришлось ползти на спине, ощущая лопатками неровную поверхность трубы, а ладонями – сырые бетонные плиты, накрывавшие лоток, в котором эта труба лежала. Потом труба соединилась с магистральной теплотрассой, и бредовая мысль – перестать шевелиться и остаться здесь навсегда – бесследно исчезла, прекратив донимать Слепого. Бетонный короб стал большим – если бы не две лежащих в ряд огромных трубы, здесь можно было бы выпрямиться почти во весь рост, – и дело пошло быстрее. Передвигаясь на четвереньках, Слепой добрался до еще одного пролома и через него проник в сводчатый кирпичный коридор, где витал не запах, но призрак запаха давно превратившегося в прах дерьма – видимо, это был участок старой канализации, которым давно перестали пользоваться.
100 
