Особенно,... 
70 
Дверь распахнулась, ахнув о стену, и вошел Кэнси, маленький, стремительный, и сразу видно, что в ярости – глаза щелками, мелкие зубы оскалены, смоляная шевелюра дыбом. Андрей мысленно застонал. Опять сейчас потащит с кем-нибудь воевать, подумал он с тоской.
Кэнси подошел и шваркнул об стол перед Андреем пачку гранок, исполосованных красным карандашом.
– Я этого печатать не буду! – объявил он. – Это саботаж!
– Ну, что у тебя опять? – спросил Андрей уныло. – С цензором поцапался, что ли? – Он взял гранки и уставился в них, ничего не понимая, да и не видя ничего, кроме красных линий и загогулин.
– Подборка писем – из одного письма! – яростно сказал Кэнси. – Передовицу нельзя – слишком острая. Комментарий к выступлению мэра нельзя – слишком вызывающ. Интервью с фермерами нельзя – больной вопрос, несвоевременно… Я так работать не могу, Андрей, воля твоя. Ты должен что-то сделать. Они убивают газету, эти сволочи!
– Ну подожди… – морщась, сказал Андрей. – Подожди, дай разобраться…
Большой ржавый болт ввинтился ему вдруг в затылок, в ямку у основания черепа. Он закрыл глаза и тихонько застонал.
– Стонами тут не поможешь! – сказал Кэнси, падая в кресло для посетителей и нервно закуривая. – Ты стонешь, я стенаю, а стонать должна эта сволочь, а не мы с тобой…
Дверь снова распахнулась. Цензор – жирный, потный, весь в красных пятнах, – загнанно дыша, ввалился в комнату и уже с порога пронзительно закричал:
– Я отказываюсь работать в таких условиях! Я, господин главный редактор, не мальчишка! Я – государственный служащий! Я здесь не для собственного удовольствия сижу! Я похабную ругань от ваших подчиненных выслушивать не намерен! И чтобы обзывались!..
– Да вас душить надо, а не обзывать! – прошипел из своего кресла Кэнси, сверкая глазами, как змея. – Вы саботажник, а не государственный служащий!
Цензор окаменел, переводя налитые глазки с него на Андрея и обратно. Потом он вдруг сказал очень спокойно и даже торжественно:
– Господин главный редактор! Я объявляю формальный протест!
Тут Андрей сделал наконец над собой чудовищное усилие, хлопнул ладонью по столу и сказал:
– Я попрошу всех замолчать. Всех! Сядьте, пожалуйста, господин Паприкаки.
Господин Паприкаки сел напротив Кэнси и, теперь уже ни на кого не глядя, вытащил из кармана большой клетчатый носовой платок и принялся вытирать потную шею, щеки, затылок, кадык.
– Значит, так… – сказал Андрей, перебирая гранки. – Мы подготовили подборку из десяти писем…
– Это тенденциозная подборка! – немедленно объявил господин Паприкаки.
Кэнси сейчас же взвился:
– У нас за вчерашний день девятьсот писем насчет хлеба! – заорал он. – И все – вот такого содержания, если не хлеще!..
– Минуточку! – сказал Андрей, повысив голос, и снова хлопнул ладонью по столу. – Дайте говорить мне! А если вам неугодно, выйдите оба в коридор и препирайтесь там… Так вот, господин Паприкаки, наша подборка основана на тщательном анализе поступивших в редакцию писем. Господин Убуката совершенно прав: мы располагаем корреспонденцией, гораздо более резкой и невыдержанной. Но в подборку мы включили как раз самые спокойные и сдержанные письма. Письма людей не просто голодных или напуганных, а понимающих сложность положения. Более того, мы даже включили в подборку одно письмо, прямо поддерживающее правительство, хотя это – единственное такое из семи тысяч, которые мы…
– Против этого письма я ничего не имею, – прервал его цензор.
– Еще бы, – сказал Кэнси. – Вы же сами его и написали.
– Это ложь! – взвизгнул цензор так, что ржавый винт снова вонзился Андрею в затылок.
– Ну, не вы, так кто-нибудь другой из вашей шайки, – сказал Кэнси.
– Сами вы шантажист! – выкрикнул цензор, снова покрываясь пятнами. Это был странный возглас, и на некоторое время воцарилось молчание.
Андрей перебрал гранки.
– До сих пор мы неплохо с вами срабатывались, господин Паприкаки, – сказал он примирительно. – Я уверен, что и сейчас нам следует найти некоторый компромисс…
Цензор замотал щеками.
– Господин Воронин! – сказал он проникновенно. – При чем здесь я? Господин Убуката – человек невыдержанный, ему только бы сорвать злость, а на ком – ему безразлично. Но вы-то понимаете, что я действую строго в соответствии с полученными инструкциями. В городе назревает бунт. Фермеры в любую минуту готовы начать резню. Полиция ненадежна. Вы что же, хотите крови? Пожаров? У меня дети, я ничего этого не хочу. Да и вы этого не хотите! В такие дни пресса должна способствовать смягчению ситуации, а не обострению ее. Такова установка, и, должен сказать, я с нею совершенно согласен. А если бы даже и был не согласен, все равно обязан, это моя обязанность… Вот вчера арестовали цензора «Экспресса» за попустительство, за пособничество подрывным элементам…
70 
