Особенно,... 
27 
Бегбедер: Возможно, разложение собственного тела меня не так привлекает, как его. Вообще-то я любознателен, но что касается смерти, предпочел бы испытать ее как можно позже.
Ди Фалько: Тебя пугает смерть, потому что ты любишь жизнь, любишь свою жизнь.
Бегбедер: Полагаю, я хотел бы жить на этом свете, чтобы видеть, как растет моя дочь, писать, путешествовать… любить.
Ди Фалько: В общем, все очень просто: «Я боюсь не умереть, а потерять жизнь».
Бегбедер: Но вдобавок мне невыносима мысль, что все будет продолжаться без меня! Я похож на авантюриста Перкена из «Королевской дороги» Мальро – он восклицает: «Смерти нет… только я… я… я умираю». По мне, уж лучше умереть в день апокалипсиса, чтобы после меня ничего не было, – шучу, конечно; но довольно мучительно думать, что без тебя так же будет вставать солнце, по-прежнему будут горы и деревья и пышногрудые красотки по имени Амели. Мне в самом деле трудно согласиться с тем, что все это будет продолжаться, и я уверен: многие того же мнения. Если бы мир остановился с нашим уходом, было бы не так обидно.
Ди Фалько: Не думаю, что ты шутишь. Но пусть даже ты не умрешь – ты состаришься, а красотки будут по-прежнему молоды и прекрасны без тебя.
Бегбедер: Хочешь меня деморализовать и скрыть тем самым собственный страх смерти! Прямо как программа «Смит» в «Матрице 3», которая вещает сардоническим тоном: «The purpose of life is to end».[23]
Ди Фалько: Моя собственная смерть меня не пугает. Я больше боюсь физических страданий. Но всего страшнее для меня смерть тех, кого я люблю. Когда мы затрагивали эту тему, я не без тревоги думал о том, что наступит час и для меня станет реальностью смерть моей матери. Я еще не знал, что буду править рукопись этой книги через неделю после ее скоропостижного ухода к Господу. Мне повезло, что у меня была такая мать – удивительно чуткая, деликатная, скромная и мужественная. Она с уважением отнеслась к моему желанию стать священником. Когда я ей об этом рассказал, она мечтала о другой судьбе для меня, но потом она была рада и гордилась мной. Жизнь ее не щадила. Мы с тобой говорили о счастье – так вот, она его не знала. Именно из-за этого мне сейчас так больно. Я бы очень хотел видеть ее счастливой в конце жизни. Смерть матери – это страница биографии, которую тяжело перевернуть каждому человеку. Этот уход оставляет огромную пустоту. Думаю, священники, монахи ощущают это сильнее, потому что связаны особыми узами с той, кто дала им жизнь.
Отец Жан Дебрюин пишет: «Смерть – стена, умереть – значит пробить в ней брешь». Моя дорогая мама жива, Господь упокоил ее, я знаю, я верю, и все же моя тоска не утихает. Должно быть, причиной тому отчасти эгоизм. Вероятно, страдаем мы в основном от того, что любимого человека нет с нами, а не от того, что его земная жизнь окончилась.
Может, стоит обратиться к психоаналитику, чтобы понять причины страха, который охватывает меня при мысли о смерти близких.
Бегбедер: Священники исповедуются у психоаналитиков – это победа Фрейда над Богом!
Ди Фалько: Знаешь, если бы мне предложили выбирать, я согласился бы испытывать боль, которую причиняет мне кончина матери, лишь бы ей не пришлось страдать из-за моей смерти. Нет большего горя для матери, чем потеря одного из детей. Хотя бы от этого горя моя мать избавлена.
Бегбедер: Я скорее материалист поневоле. Верю в видимость. Быть может, я пересмотрю свою позицию в старости, когда усилится страх, но пока что я, пожалуй, фаталист. Думаю, смерть – это остановка, конечная станция, а потом – небытие. Мой фатализм тоже продиктован страхом, который обостряет несогласие с тем, что у нас отберут все, прежде нам данное.
Ди Фалько: Мне часто приходилось навещать людей, доживающих свою жизнь, из тех, кто не имеет средств окончить дни благопристойно, стариков, которым негде умереть, кроме как в богадельне, в приюте, – позор для богатой цивилизованной страны. Я нередко от них слышал: «Я жду, жду. Видно, Бог еще не хочет меня взять, но я готов, я готова». Они уже приняли решение. Оставалось ждать решения Бога, которому они спокойно вручали свою душу.
Бегбедер: Вот еще одно слово, о котором надо договориться: «душа». Как уже было сказано, я не верю, чтобы нечто существовало до нашей жизни или продолжало бы жить после нас. Не верю и в переселение душ, которые переходят после смерти в другое тело, как считается в брахманизме. Человек – это тело: оно рождается в мир, а потом перестает существовать. Своего рода умная машина – уникальная, способная мыслить, задаваться вопросами, которая однажды перестает функционировать. По-моему, есть любовь и прочие высокие и прекрасные вещи, но души нет. Мне случалось безумно влюбляться – любить «всей душой», «от души» благодарить за то, что со мной происходило, но я не могу употребить слово «душа» иначе как в литературном, поэтическом смысле.
27 
