40 
— Но ведь вчерашний следственный эксперимент…
— А вчера он был не в себе. Врач это установил. Понимаешь? Врач. Случился у человека приступ, так он и себя забыл, и маму родную, не то что события полугодовой давности. Так что всегда можно повторить. Или не повторять.
— Хорошо. — Он понял, что выход только один: найти настоящего убийцу.
— Вот и славно. Вот и ладненько. Думаю, в заместители тебя назначить. На новую должность. И звание повысить. Пора тебе, Иван Александрович, расти. Давно пора.
— Так я же хотел в отставку! — с отчаянием сказал он. — Я же болен!
— Ишь! Болен! А говорят, к тебе память возвращается. Вчера как блеснул? А?
— Уже доложили?
— Оповестили. Ты давай думай. И работай.
— Есть.
— Ну-ну. Домой-то когда ко мне зайдешь? Младшая-то моя интересуется: что-то Иван Александрович не заходит?
— Младшая?
— Анечка. А по-домашнему Нюрка. Уж больно ты, Иван, девкам нравишься. Я-то своей Нюрке, понятное дело, сказал: «И думать не смей». Хотя хотелось бы тебя в зятья, ой как хотелось. Да жил бы ты раньше по уму, так… Эх, да что там теперь! Со старшей вы так и не сговорились, а меньшой, когда ты на Зое женился, двенадцать годочков только было. Поздний ребенок. Ты ей дядя Ваня был тогда.
— Совсем как у Чехова, — улыбнулся он.
— Какой еще Чехов?
— Антон Павлович. Письмо Ваньки Жукова на деревню дедушке.
— А, ты про это… Ох, Иван! — Цыпин добродушно погрозил пальцем. — Все шутишь. Ну, ступай… Да… Старый я теперь стал. Старый…
…Этот день он записал в актив только поздно ночью, когда возвращался от Лоры. Шел по ночному городу бодрый, скрученный в тугую спираль до конца, до упора, словно стальная пружина в часовом механизме. До утра часы эти будут потихоньку тикать, а потом, в нужную минуту, звоночек прозвенит, кнопка ударит по бойку, пружина распрямится, и бомба как рванет! Ох и рванет! Жаль, нельзя сейчас. Один он не справится. Но ничего. Никуда они теперь не денутся. Потому что не ждут.
Спасибо Лоре: все прояснила. Какая женщина! Красавица ведь. Все-таки нехорошо с ней получилось. Нехорошо. Муторно на душе, но не возвращаться же. Он настоящий мужчина, он не должен возвращаться.
…Он был уверен, что никогда раньше не лез в это окно. В то самое, где несколько дней назад в первый раз увидел ее: грустную, задумчивую, очень красивую, с сигаретой в тонких пальцах. Но ни любви ее, ни тела, ни духов он не помнил. Ни-че-го. Как целовала, как называла, когда случалось это между ними, что говорила потом. И сейчас ничего не вспомнил: ни опасный выступ на карнизе, откуда едва не соскользнула нога, ни условный стук, потому что она долго вглядывалась в темноту, прежде чем отодвинула шпингалет:
— Ты?!
— По-моему, мы договаривались. — Он спрыгнул с подоконника ловко, бесшумно: тайна так тайна. Света в комнате Лора не зажгла.
Она стояла у окна и словно чего-то ждала. Не дождалась: он отошел в глубину комнаты, сел в кресло, огляделся. Лора задернула плотные шторы и только тогда включила бра. Это была, судя по всему, ее спальня: большая примятая кровать, огромное зеркало, туалетный столик с кучей коробочек, флакончиков и множеством разбросанных женских безделушек. На спинке кресла, куда он сел, — черный кружевной бюстгальтер и прозрачные, почти невесомые женские колготки. Отчего-то стало неловко. Лора достала сигарету.
— И мне, — попросил он, поймал ее удивленный взгляд: — А что, собственно, такого я сказал?
Заметил изящную зажигалку на туалетном столике, поднялся с кресла, взял, повертел в руках. Щелкнул, протянул Лоре, которая все еще задумчиво держала в тонких пальцах сигарету. По тому, как она прикуривала, понял, что это не та женщина, которую он искал. Не королева. Несмотря на прошлое манекенщицы и первое место на городском конкурсе красоты, все равно: не та. Она была как-то рабски зависима от всего: от людей, которые раньше могли дать ей работу, а могли и не дать, от своего мужа, распоряжавшегося ею как вещью, и даже от тоненького огонька зажигалки, к которому Лора тянулась неуверенно, жалко, боясь, что может свою сигарету так и не прикурить. Как будто в последний момент мужчина вдруг рассмеется и зажигалку эту, потушив, уберет в карман. Зато он вдруг почувствовал себя в своей тарелке. Взял из пачки сигарету, прикурил сам, несильно затянулся, прошелся по комнате, тронул несколько вещиц, пожал плечами:
— Ну? Ты мне расскажешь?
40 
