очень нудно 
50 
— Что тебе. Банда, здесь надо?
— Где журнал регистрации новорожденных?
— Что ты имеешь в виду?
— Как ты узнаешь, где чей ребенок?
— У каждого есть бирочка…
— Сколько в палате детей?
— Какая тебе разница?
— Ты! — Банда яростно сверкнул глазами, решительно повернувшись к ней всем корпусом — Я спрашиваю, у тебя есть список детей с именами матерей… график кормления… или еще что-нибудь в этом роде?
— Есть. Так бы сразу и сказал… — все, сопротивление было бесполезным. Королькова поняла это и сдалась почти сразу:
— На, держи.
Банда схватил журнал, жадно пробегая глазами последнюю страницу записей.
— Так… Сколько рожениц в отделении?
— Я что тебе, отчитываться должна?
— Говори, бляха!
— Девятнадцать женщин.
— Сколько детей в палате?
— Дай посчитать…
— Где ребенок Сергиенко? Почему он не зарегистрирован у тебя? — он швырнул в нее журнал учета. — Где мальчик, которого родила сегодня ночью Ольга Сергиенко?
— Что тебе надо?
— Я тебя предупреждаю — ты будешь нести ответ за каждое свое слово. Если ты мне хоть разочек соврешь, я из тебя лично, не дожидаясь никакого правосудия, такую отбивную сделаю, что твои органы даже на донорство не сгодятся. Ты поняла, стерва? — тяжело дыша, не стесняясь в выражениях, Банда прижал ее к самой стенке и теперь заглядывал ей в глаза с такой ненавистью и с таким презрением, что в какой-то момент Корольковой показалось, будто сама смерть сверлит ее взглядом из глубины отливавших холодной сталью глаз парня.
— Он умер… Он умер, еще не родившись, там, в животе… — и она не выдержала. У женского организма есть замечательный природный предохранитель, срабатывающий в самый страшный момент и помогающий «стравить пар» ужаса и безысходности, — женщины начинают рыдать. Это-то и случилось с Корольковой, и она, заливаясь слезами и срывая голос, истерически закричала:
— Я ничего не знаю! Я пешка в этой игре! Я ничего не видела и ничего не знала! Сашенька, миленький, я ни в чем не виновата, поверь! Меня заставляли…
Она хватала его за руки, упала перед ним на колени, пытаясь обнять его ноги, но Банда, глядя на нее с нескрываемым отвращением, как последнюю падаль, отшвырнул ее от себя ногой. Наташка пролетела через всю комнату, больно ударившись спиной о стену.
— Убью, падла! — в какую-то секунду он рванулся к ней, и девушка, обмирая от ужаса, истошно завизжала, прикрывая голову руками, боясь, что он просто проломит ей голову, но вдруг Банда остановился. Его взгляд упал на валявшийся на полу журнал регистрации, и последняя надежда вдруг озарила его лицо.
«А вдруг… А вдруг там лежит Ольгин мальчик, просто-напросто незарегистрированный?»
Он схватил книгу и рванулся к стеклянной двери, за которой в беленьких аккуратных стерильных кюветах лежали дети.
— Куда? — попыталась остановить его Королькова. — Нельзя… «Намордник» хоть надень!
— Отстань!
Банда резко распахнул дверь, ступил в святая святых любого роддома и вдруг как будто натолкнулся на невидимую стену. Тишина, покой, стерильность этой палаты моментально подействовали на него отрезвляюще. Сделав шаг, он остановился, осматриваясь со странным чувством вины.
Дети лежали ровными рядами, такие маленькие, такие беззащитные в эти свои первые дни жизни.
Их крошечные красные и желтые сморщенные личики хранили выражение самого безмятежного покоя. Покоя, какой может быть только у новорожденных, еще не понявших, не осознавших, в какой страшный мир они попали, покинув уютную и безопасную утробу матери.
Почти все они спали, лишь два или три ребенка недовольно завертели головками, смешно зачмокали и наморщили носики, потревоженные криками Корольковой и резким стуком двери. Малыш у самой двери вдруг открыл глазки, малюсенькие, ничего не видящие голубовато-белесые глазки, и Банде показалось, что этот ребенок совершенно осознанно осуждающе на него смотрит, готовясь вот-вот расплакаться, кривя ротик в недовольной гримаске.
Парень поспешил ретироваться.
— Давай «намордник» и пошли со мной. Поможешь мне разобраться. И не реви ты! — прикрикнул он на Королькову, поднимая ее с пола. — А ну, успокойся!
Он шлепнул ее пару раз по щекам, унимая истерику, и сунул в руки стакан воды, жестом заставляя выпить. Стуча зубами о край стакана, Наташка сделала пару глотков, всеми силами стараясь сдержать рыдания.
50 
