81 
Бобровский, привыкший к такому стилю вождения напарника, сидел спокойно, не нервничая, как это было во время их первой поездки.
— Сашка, я много думал, почему тебе так везет. И ты знаешь, по-моему, нашел ответ.
— И какой же?
— Ты — бешеный.
— Спасибо.
— Нет. Ты не понял.
— Что ж тут не понять, — улыбнулся Банда, — может, правда, контузии сказались.
— Нет. Просто ты «отмороженный».
— Еще лучше.
— Для тебя не существует понятия «нет».
— Да, если нельзя, но очень хочется, то можно. Так, кажется, это звучит?
— Вот-вот.
— А что, должно быть иначе?
— Нет. Я просто хотел сказать, — попытался более ясно выразить свою мысль Сергей, — что ты не только ничего не боишься…
— Боюсь…
— …но, главное, у тебя нет правил игры. Ты их не изучал. Ты привык не нежиться, не расследовать дело, не распутывать клубок ниточка за ниточкой. Нет! Ты видишь перед собой врага — и тебе все ясно. Доказывать, что это враг, ты не собираешься ни себе, ни ему, ни другим.
— Это, наверное, все же плохо.
— Не знаю. С точки зрения презумпции невиновности — это плохо. Но с точки зрения эффективности твоей работы — это просто потрясающе.
— Понимаешь, Сергей, слишком много я, наверное, говна видел в этой жизни.
— Может быть. Но ты не следователь. Ты — боец.
— Наверное.
— Ты просто начинаешь воевать — и побеждаешь.
— И все-таки я боюсь.
— Чего?
— Ты будешь смеяться, Сергей.
— Нет, отчего же, — оживился Бобровский. — У каждого из нас есть свой страх. У каждого. И, честно говоря, даже интересно, чего же боится Банда?
— Смерти.
— Смерти? Вот уж не сказал бы!
— Правда… Ты знаешь, впервые в жизни у меня есть человек, который меня ждет…
— Девушка?
— Да.
— Красивая?
— Очень.
— В Москве?
— В Москве…
— Ну, девушка — это дело хорошее: Вот у меня нет девушки. Мать, отец есть, а любимую девушку пока еще не встретил.
— А я встретил. Мы собираемся пожениться.
— О, я поздравляю. Позовешь на свадьбу-то?
Банда ответил не сразу.
Пригнувшись к рулю, он несколько долгих минут гнал машину молча, напряженно всматриваясь в темноту. О чем он думал, понять по его невозмутимому лицу не было никакой возможности.
Наконец он произнес:
— Я боюсь не вернуться. Я боюсь, что больше ничего не будет. Понимаешь?
Он сказал это таким странным тоном, что Бобровский вздрогнул и, если бы мог, наверное; перекрестился бы. Но он не умел обращаться к Богу и поэтому ответил с каким-то даже раздражением в голосе, зло сплюнув под ноги:
— Тьфу, типун тебе на язык! О каких глупостях ты думаешь! Осталось всего ничего — тряхануть эту фирму, и домой. А ты?! Вот лучше ехал бы помедленнее, а то точно не вернемся, потому что даже туда не доедем с твоим лихачеством!
В салоне «Опеля» надолго установилось молчание, и только магнитола голосом солиста «Любэ» тихо напевала:
- Ты все еще веришь в любовь,
- Фильмами добрыми бредишь.
- Ты все еще веришь в любовь
- и надежду…
- Из дома уходишь тайком,
- Так же без спроса взрослеешь,
- Ты все еще веришь в любовь!
- Веришь…
Часть четвертая
В одиночку
I
- Выйду ночью в поле с конем.
- Ночкой темной тихо пойдем,
- Мы пойдем с конем
- по полю вдвоем.
- Мы пойдем с конем по полю вдвоем.
- Ночью в поле звезд — благодать.
- В поле никого не видать.
- Только мы с конем
- по полю идем.
- Только мы с конем по полю идем…
Когда «Опель» проехал очередной пост ГАИ и фары выхватили из темноты белый дорожный указатель с черной надписью на украинском «Хмельницкий», Банда свернул на обочину и остановился.
Начало шестого утра. За спиной — шестьсот километров. Если их расчет был верным, и Берхард двинулся этой дорогой, то его «Мерседес» должен быть где-то поблизости…
Банда потряс за плечо уснувшего Бобровского.
Сергей встрепенулся, спросонья испуганно тараща глаза.
— Что случилось? Приехали? Где мы?
— Просыпайся, брат, Хмельницкий.
81 
