Последние отзывы

  24  

На ферме поразительно тихо для этого часа. Привычные дневные звуки словно сдерживаются в преддверии взрыва. Однажды в новогоднюю ночь так с полминуты кричала большая птица, прежде чем Бадди подпалил фитиль и выстрелил из своей пушки, а на прошлой неделе она издала лишь несколько звуков перед первым ударом молнии, которая с оглушительным грохотом расколола металлическое небо.

«Вот бы разразилась гроза», – подумал Дебори. Его бы устроили даже визгливые крики павлинов. Но вокруг продолжала царить тишина. Только звук радио, стоящего на столе. Он оставил его включенным, чтобы послушать новости, но пока из него доносилось только пение Барбары Стрейзанд: «В ясный день» и т. д. Отлично – мелькнуло у него. А потом, заглушая музыку и отдаленные сетования овцы, раздался еще один звук – высокий жалобный вой, свидетельствующий о безутешном горе. Он с трудом определил его источник. По дороге от шоссе мчался маленький розовый автомобиль – одна из этих новомодных малолитражек, названия которых ему никак не удавалось запомнить. Их называли по именам животных – кобра, норка, рысь – но кем бы она там ни была, главное, что у нее были неполадки с коробкой передач. Она промчалась мимо фермы Олсона, дома Берча и рванула сквозь дымку дальше с таким пронзительным визгом и диким вихлянием, что бедные туристы были вынуждены соскочить с обочины дороги в траву. Блондин показал ей вслед средний палец, а чернобородый разразился ругательствами. Наконец машина с визгом промчалась мимо амбара и исчезла из виду. Дебори отошел от окна и вернулся к своим рассеянным поискам.

– Я уверен, что они где-то здесь, – произнес он, отнюдь не будучи убежденным в собственных словах.

Взгляд его остановился на переносном несессере, он снял его с полки и долго смотрел на хранящиеся внутри семена и стебельки, которые давно уже можно было выбросить. «Однако это можно оставить и на потом. Ничего с ними не сделается», – думал он, вертя в руках несессер, в котором с шорохом перекатывались маленькие коричневые семена. Его все еще трясло от прилива адреналина, поэтому он вернул несессер с открытой крышкой в нишу на полке, вспомнив любимую фразу отца: «Колотит как поносного пса».

Он без перерыва курил уже два дня (или три?), роясь в памяти в поисках свежего материала, который он обещал своему издателю, а также жене в ответ на ее настойчивые напоминания о неоплаченной закладной. Но главное – он не знал, что ответить на письмо Ларри Макмертри, которое пришло в четверг.

Ларри был его старым литературным другом из Техаса. Они познакомились на аспирантском литературном семинаре в Стэнфорде и тут же разошлись по большинству актуальных вопросов – битники, политика, этика, а особенно психоделики – на все они смотрели по-разному, и объединяла их лишь взаимная симпатия и уважение друг к другу и литературному творчеству. Эта дружба расцвела на почве бесконечных ночных споров, проведенных за бурбоном и книгами, когда ни та, ни другая сторона не была в состоянии предъявить достаточно веских аргументов в свою пользу. В течение многих лет по окончании Стэнфорда они пытались продолжать спор в эпистолярном жанре – Ларри на стороне традиционализма, а Дебори с точки зрения радикала – но в отсутствие совместного распития бурбона переписка увяла. Письмо в четверг стало первым за год. Однако било в ту же цель – в нем по-прежнему пропагандировался консерватизм, имелся перечень недавних побед праведных правых и указывалось на ошибки и недостатки определенных представителей левого крыла, особенно Чарльза Мэнсона, с которым Дебори был едва знаком. Письмо заканчивалось вопросом: «Ну и что поделывает в последнее время наш добрый старый революционер?»

Но сколько Дебори ни рылся в мыслях, удовлетворительного ответа на этот вопрос он найти не мог. После долгих часов душевных мук и химических воздействий на собственный организм за пишущей машинкой он выжал из себя одну страницу текста, на которой перечислялись в основном достижения на бытовом фронте: «У Доббса и Бланш родился еще один ребенок… Наконец истек наш трехлетний условный срок…» Эта информация мало способствовала укреплению левого крыла. Но это было все, на что он оказался способен: одна дохлая страница после сорокачасового шныряния по тому, что он когда-то называл «Движением». Сорок часов размышлений, питья и писания в бутылку из-под молока – без перерыва, если не считать десятиминутной перепалки с теми странствующими идиотами. А теперь и эта несчастная страница куда-то исчезла вместе с очками.

  24