очень нудно 
29 
Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув воздух через стиснутые зубы, она немного успокоилась и убрала пистолет обратно в сумочку. Как всегда после удачного выстрела, она немного дрожала от возбуждения, но в делом чувствовала себя великолепно. Внизу живота ощущалась приятная тяжесть, и она точно знала, что чудак со странным именем, разъезжающий по Москве на уродливом старом «Лендровере», не пожалеет, если пригласит ее сегодня вечером к себе домой. А он пригласит, потому что она сделает для этого все возможное. Было время, когда ей удавалось на спор «завести» даже полных импотентов, а Забродов, судя по его реакции, импотентом не был.
Положив сумочку на захламленный стол, она взяла свою чашку, выплеснула из нее кофе в раковину и помыла чашку, тщательно вытерев ее кухонным полотенцем.
Для этого ей пришлось перешагнуть через тело, в пальцах левой руки которого все еще дымилась догоревшая почти до фильтра сигарета. Заметив поднимавшуюся снизу тонкую струйку дыма, Оля наступила на сигарету каблуком и растоптала ее вместе с пальцами.
Вернувшись в комнату, она взяла валявшуюся на постели пачку денег, бросила ее в сумочку, отыскала в прихожей ключи от квартиры и вышла на лестницу, аккуратно заперев за собой дверь.
Спустя двадцать минут она остановила «Фольксваген» на набережной Москвы-реки и выбросила ключи от квартиры в воду.
* * *
Константин Андреевич Лопатин открыл глаза приблизительно в тот момент, когда ключи от квартиры его рыжей «провинциалки», булькнув, пошли ко дну. Глаза он открыл вовсе не по своей воле – будь это в его власти, он спал бы еще полдня, но настойчивая трель телефона разбила сон вдребезги.
Некоторое время он лежал с закрытыми глазами, не вполне понимая, где он и что с ним, и надеясь, что разбудивший его надоедливый трезвон как-нибудь стихнет сам собой. Поначалу он не ощущал вообще ничего, кроме желания неподвижно лежать с закрытыми глазами, но постепенно его органы чувств проснулись, и чудовищное похмелье ядовитым цветком распустилось в его организме. Пока он лежал, прислушиваясь ко все усиливающимся симптомам алкогольного отравления, подробности вчерашнего безумного вечера неторопливо проступали на экране его памяти, как на опущенной в раствор проявителя фотобумаге, и так же, как на проявляемой фотографии, поначалу серые и размытые, они с каждой секундой приобретали все большую резкость, оставаясь при этом плоскими, двухмерными. Когда эта резкость дотла до крайнего, нестерпимого предела, а надоедливое дребезжание телефона сделалось невыносимым, Константин Андреевич с хриплым стоном открыл глаза. Свет ударил по ним, словно перчатка, взорвавшись в голове вспышкой тупой боли, тошнота нахлынула всепоглощающей приливной волной, и Константин Андреевич, снова издав слабый предсмертный стон, уронил голову на подушку.
Телефон все еще звонил. Бормоча распухшими и шершавыми, как наждачная бумага, губами страшные ругательства, Лопатин героическим усилием заставил себя сесть. Телефон, словно только этого и дожидался, смолк.
Константин Андреевич со вздохом облегчения повалился на бок, и телефон немедленно зазвонил снова.
Придерживаясь за мебель, Лопатин кое-как добрел до прихожей и снял трубку, тут же уронив ее и едва не заплакав от бессилия. Рядом с телефоном на столике валялся черный кружевной лифчик. Константин Андреевич взял его в руку и некоторое время разглядывал с тупым изумлением. Из прострации его вывело доносившееся откуда-то снизу неразборчивое кряканье. Опустив глаза, он увидел болтавшуюся на шнуре телефонную трубку и, с трудом поймав, поднес ее к уху, все еще держа в левой руке лифчик.
– Лопатин! – взывала трубка. – Алло, Лопатин!
Голос был совершенно незнакомый, и Константин Андреевич каким-то неизвестно откуда взявшимся шестым чувством уловил исходившую из телефонной трубки угрозу, хотя голос звучал жизнерадостно, словно готовясь преподнести Константину Андреевичу какую-то хорошую весть. Ему захотелось немедленно положить трубку, и не просто положить, а швырнуть ее так, чтобы проклятый аппарат разлетелся вдребезги, но вместо этого он с трудом отлепил от неба намертво присохший, огромный и шершавый, как дубовое бревно, язык и пробормотал в трубку что-то невнятное, давая абоненту знать, что он находится на проводе.
– А! – обрадованно воскликнул голос. – Жив, курилка! – Ну что, хорошо погулял? Оттянулся на свободе?
29 
