Последние отзывы

  69  

— Что это? Я не понимаю!

— Сейчас поймешь, — носком тяжелого ботинка он легко врезал бывшему комсомольцу в пах. Тот скорчился и опять громко заскулил.

— Видеокамеру принесите! — крикнул чеченец кому-то.

Появилась видеокамера. Он развернул кассету, вставил ее в камеру, просмотрел несколько первых кадров и тут же выключил.

Иванова осенило. Он понял, что это за кассета.

— Аслан! Мне же ее подкинули! Девчонка вечером приходила, корреспондентка, она и подкинула!

Заикаясь, путаясь, он стал рассказывать о визите очаровательной Юли Ворониной.

— Как, говоришь, газета называется? «Кайф»? А удостоверение ты ее видел?

— Нет! — в ужасе спохватился Иванов.

— Кто-нибудь из вас видел ее документы? — обратился чеченец к охраннику и телохранителю.

— Я попросил ее предъявить, — стал объяснять охранник, — но тут Иванов вышел и велел ее не задерживать. А мне что? Он велел, я пропустил.

— Значит, никаких документов эта корреспондентка никому из вас не предъявила. Как она сама-то выглядела?

— Шикарная баба, — начал охранник, — лет двадцать пять, волосы рыжие, прямые, короткие, челка до глаз. Глаза синие. Ноги, бедра, грудь — все высшего класса.

— Да! — горячо вмешался Иванов. — Именно такая! Я еще спросил, сколько ей лет, она сказала: двадцать пять.

— Завянь, гнида, — бросил чеченец брезгливо, — тебя не спрашивают.

— Подожди, Аслан, — не унимался Иванов, — она еще сказала, что живет в «Солнечном береге», с подругой.

— В «Солнечном береге»? — Глаза Ахмеджанова тускло сверкнули. — Может, она тебе еще и номер назвала?

— Нет, — сокрушенно покачал головой Иванов, — не назвала.

Чеченец закурил, выпустил дым колечками и, переводя задумчивый взгляд с охранника на телохранителя, спросил:

— Она худая или полная?

— Скорее худая, — подал голос телохранитель, который так и стоял в одних трусах, поеживаясь от ночной прохлады.

— Худая, говоришь? — Еще одно идеально круглое колечко дыма медленно поднялось к потолку и растаяло. — Ладно, проверим.

* * *

— Приставал? — спросил Вадим, когда Маша рассказала подробности визита корреспондентки Юлии Ворониной.

Они стояли, обнявшись, в саду у дома доктора. Перед ними в темноте горел небольшой костерок, в котором корчились, исчезая, лиловое трикотажное платье, рыжий парик и босоножки на тонких высоченных шпильках.

— Салом истек, — кивнула Маша, — руку на коленку положил. Ладошки у него потные и холодные.

— Неврастеник, — определил доктор, — инвалид комсомольско-криминального фронта. У них у всех к сорока годам либо цирроз печени, либо неврастения. Иванов не пьет, не курит. Вероятно, печень у него в порядке. Но неврастению он себе заработал честно.

— Знаешь, — задумчиво сказала Маша, прижавшись лбом к плечу доктора, — у меня сейчас такое чувство, будто мы преступники и сжигаем труп убиенной нами красотки-корреспондентки Юли Ворониной. Такой образ получился, такая героиня! Я успела полюбить ее всей душой. Жаль, не видел меня мой преподаватель сценического мастерства.

Костер догорел. Обнявшись, они ушли в дом.

* * *

С утра Ахмеджанов был мрачен и молчалив. У него даже заныл живот под швом, что в последнее время случалось с ним крайне редко. Угнетала не только мысль о больших деньгах, вложенных в предвыборную кампанию этого слизняка Иванова. Самое оскорбительное то, что он, Аслан Ахмеджанов, ошибся. Деньги что? Пыль, прах, бумажки. Хотя, конечно, жалко. Главное, он, который не имеет права на ошибку, ошибся. И об этом все узнают.

Дед говорил ему еще в детстве: «Аслан, никогда не верь трусу. Ты можешь купить труса, но рано или поздно страх побеждает жадность. И ты проиграешь». Бывший комсомолец — трус, настоящий шакал, чуть что — поджимает свой паршивый хвост. Ахмеджанов считал себя умным и хитрым. Он держал труса Иванова именно страхом, а деньгами только подкармливал. Дед говорил: «Не верь шакалу. Не верь даже себе самому, если имеешь дело с шакалом».

Деда давно нет на свете, но, даже мертвый, он опять оказался прав. Но с кем еще иметь дело, кроме шакалов? Кого еще удержишь страхом? Иногда у него появлялось странное чувство, будто весь его прошлый опыт, все его знания жизни — ерунда. Позади нет ничего, кроме крови и смерти. Со смертью он знаком, он ее видел столько раз, он ее делал сам, оружием, голыми руками, мозгом, душой, всем своим существом…

  69