2 
У дяди Феди имелись очень веские основания для недовольства жизнью. Его пенсии едва-едва хватало на оплату коммунальных услуг и скудное пропитание. На выпивку, до которой дядя Федя был большим охотником, денег не оставалось. До недавнего времени дяде Феде удавалось без труда решать эту проблему, сдавая одну из трех своих комнат. С квартирантом ему, можно сказать, повезло: парень был солидный, уважительный, вел себя тихо, не дебоширил, не лез в глаза, баб не приводил, вовремя платил за квартиру и не забывал время от времени поднести хозяину бутылочку. Да он и появлялся-то у дяди Феди раз, иногда два раза в неделю – приходил, запирался в своей комнате и через час-другой снова уходил, причем так тихо, что дядя Федя частенько даже не замечал, что его квартирант исчез. Ночевал он в дяди-Фединой берлоге крайне редко. В таких случаях он всегда выставлял на стол бутылочку, да не абы чего, а самого настоящего шотландского виски. Употребление виски дядя Федя считал пустой тратой денег, но пилась эта отдающая дубовой бочкой дрянь легко, и похмелья после нее не бывало.
Кроме того, какой же русский откажется выпить на дармовщинку, особенно если выпивку подносят с уважением?
Но в последнее время квартирант дяди Феди, что называется, испортился. Сначала он перестал выпивать с хозяином, а потом и платить за квартиру. Хуже того: он ни с того ни с сего переселился к дяде Феде насовсем, сутками просиживая в своей конуре за запертой на задвижку дубовой дверью.
Однажды общительный собутыльник дяди Феди, въедливый мужичонка по прозвищу Баламут, попытался выманить квартиранта из его берлоги, соблазняя стаканом бормотухи и дружеской беседой. Дело происходило после второй бутылки портвейна, так что Баламут был чересчур настойчив. Но это все равно не давало квартиранту права так обходиться с пожилым человеком. Баламут барабанил в дверь добрых полчаса, после чего та наконец приоткрылась. Из образовавшейся щели стремительно вынырнула рука, заканчивавшаяся крепко сжатым кулаком, и с неприятным треском приложилась к левой половине лица Баламута. Баламут отлетел назад, шмякнулся спиной о противоположную стену, мешком свалился на пол и встал только минут через десять. За это время его физиономия распухла, перекосилась и приобрела необычный багровосиний цвет. Тем временем новенькая дубовая дверь, довольна, дико смотревшаяся на фоне древних, помнивших еще исторический двадцатый съезд партии, обоев, захлопнулась. Лязгнула задвижка, и, сколько дядя Федя ни барабанил по светлой дубовой филенке, пытаясь добиться справедливости, ответом было глухое молчание.
После этого безобразного происшествия дяде Феде стало трудно делать вид, будто все идет так, как должно идти. В его квартире поселился настоящий оккупант, и, хотя до угроз и мордобоя дело не доходило, дядя Федя чувствовал себя не в своей тарелке, словно в одночасье сам превратился в квартиранта в своем собственном доме. Хуже всего было то, что у него не хватало духу поговорить с квартирантом по-мужски и попросить его либо погасить долг, либо съехать с квартиры к чертовой матери. Было в личности этого молчаливого черноволосого парня что-то такое, что заставляло гневные слова застывать на губах у дяди Феди. Стоило дяде Феде поднять кулак, чтобы постучать в запертую дубовую дверь, как перед его внутренним взором вставала перекошенная физиономия Баламута, имевшая такой вид, будто дяди-Фединого собутыльника лягнул конь. Мужики во дворе неоднократно говорили, что Баламуту повезло: таким ударом можно было не только сломать переносицу, но и вовсе сшибить голову с плеч, Баламут же отделался обыкновенным фингалом, пусть себе и редкостной величины и расцветки.
Дядя Федя вставил в угол своего дряблого, безвольно распущенного рта плоскую сигарету со смазанной черной надписью, долго чиркал спичкой о разлохмаченный, затертый картонный коробок и наконец закурил, окутавшись облаком вонючего дыма. За последние полтора-два года он привык курить сигареты совсем другого сорта, и такой резкий переход на ядовитый «дым отечества» его совсем не радовал. Закашлявшись, он поудобнее перехватил пакет с двумя бутылками кефира и немного ускорил шаг.
Поднявшись по замусоренной лестнице с исписанными похабщиной стенами, он отпер обшарпанную дверь и вошел в благоухающий старыми щами и тряпьем полумрак прихожей. Справа от входа на стене висела обремененная грудами ветхой одежды вешалка. За отставшими обоями негромко копошились несметные полчища тараканов. Дядя Федя зло хлопнул по обоям широкой ладонью, от души понадеявшись, что раздавил хотя бы парочку этих рыжих стервецов, которых он именовал «Чубайсами». «Чубайсы» за обоями разом перестали жрать мучной клейстер и затаились, ожидая продолжения.
2 
