17 
— Да мне плевать, — нарочно еще больше повышая голос, ответил Рублев. Раздражение, подспудно копившееся на протяжении многих дней, вдруг подкатило к горлу тугим комком и ударило в голову. Он понимал, что не прав и явно лезет не в свое дело, но, черт возьми, он ведь просто хотел помочь! И потом, чем это занимается здесь водитель фургона, раз ему мешает шум? — Не знаю, кто ты, и знать не хочу! Квартирки чистим, а?
В последний момент он успел заметить, как водитель стрельнул глазами куда-то мимо его плеча, и резко отскочил в сторону, наугад нанося удар согнутой рукой. Его локоть врезался во что-то мягкое и податливое, за спиной зашипели от боли, и под ноги Комбату, тускло блеснув в свете далекого фонаря, свалился одноразовый шприц. Вид этой безобидной на первый взгляд штуковины привел Рублева в неистовство: он еще не забыл, как его подсадили на иглу, и до сих пор время от времени ощущал последствия того достопамятного происшествия. Коротко взревев, он одним ударом пудового кулака завалил подкравшегося сзади человека, который все еще качался у него за спиной, держась обеими руками за живот.
Тыл очистился, но вот водитель явно не собирался покидать поле боя: отскочив в сторону, он сунул правую руку за отворот своей джинсовой куртки. В Бориса Ивановича стреляли столько раз, что испытывать это пакостное ощущение снова он не хотел даже из любопытства. Швырнув в водителя куртку, которую все еще держал в левой руке, Комбат прыгнул вперед. Водитель отмахнулся от куртки свободной рукой, но Рублев уже был рядом с ним и нанес два сокрушительных удара: по корпусу и в голову. Он почувствовал, как под его кулаком коротко хрустнули ребра, а в следующий миг водитель с грохотом врезался своей дурной головой в жестяной борт фургона.
Комбат остановился, с шумом выдохнул через нос и наклонился, чтобы подобрать свою куртку. На глаза ему снова попался шприц, и Рублев с наслаждением растоптал его подошвой ботинка. Ему было совсем не интересно знать, чем именно был наполнен шприц.
Падая, водитель успел-таки вынуть руку из-за пазухи.
Он лежал на спине, широко раскинув руки в стороны и неловко подвернув голову, и Комбат с удивлением разглядел между пальцев его правой руки не пистолет, а какой-то блокнот.., или не блокнот? Он наклонился, чтобы поднять маленькую книжицу в твердом коленкоровом переплете, и еще раньше, чем его пальцы коснулись гладкой обложки, понял, что это.
Это было удостоверение, служебное удостоверение.
Его охватило уныние.
Опять!
Воистину, подумал он, добрые дела наказуемы.
Он повернулся к свету и раскрыл книжечку.
Так и есть!
Федеральная служба безопасности, старший лейтенант Пономарев.., а кличка у него, наверное, Пономарь — все эти рыцари революции просто жить не могут без кличек, прямо как урки.
Комбат тяжело вздохнул: черт его дернул предложить помощь! Он затолкал удостоверение в карман владельца и оглянулся по сторонам, пытаясь сообразить, что ему теперь делать с двумя бесчувственными телами. Дожидаться, пока они очухаются, значило по собственной инициативе накликать на свою голову неприятности, но и бросать эфэсбэшников прямо посреди дороги тоже не годилось: помимо удостоверений, у них наверняка имелось и оружие, пускать которое в странствия по Москве Борису Ивановичу совсем не хотелось. Мало ли кто может пройти переулком и завладеть двумя стволами!
А зашвырну-ка я их в фургон, решил он. Пусть полежат, оклемаются. Чем они тут занимались — не мое дело. Может быть, они здесь какую-нибудь важную птицу выслеживали, да я помешал...
Он уже испытывал неловкость от того, что вспылил и вообще влез не в свое дело. Так или иначе, решил он, надо было предъявить удостоверение, прежде чем соваться к нему с наполненным какой-то дрянью шприцем. Любопытно, подумал он, что же они здесь все-таки делали?
Держа водителя под мышкой, как свернутый в рулон ковер, он с грохотом откатил боковую дверцу фургона. Вопреки его ожиданиям, в кузове фургона горел тусклый свет, в котором он во всех деталях разглядел направленный ему прямо в лоб пистолет. Помимо пистолета и субтильного субъекта, который держался за его рукоятку, Комбат успел заметить в фургоне массу какой-то аппаратуры и мерцающие голубоватым светом мониторы компьютеров, по которым снизу вверх медленно ползли бесконечные столбцы каких-то цифр.
— Екалэмэнэ, — сказал Борис Иванович, поспешно прикрываясь своей ношей. — Извиняюсь.
17 
