очень нудно 
42 
Углов не удержался и, подняв глаза, снова обвел комнату взглядом. Удивительное дело, подумал он.
Ведь казалось бы, комната как комната: светлые стены, гладкий потолок, на полу импортная плитка, на единственном окне — вертикальные жалюзи, так что даже решетка не видна. Современный светильник посреди потолка — плоская тарелка матового стекла с зеркалом-отражателем, — аккуратный, почти новый диванчик для посетителей, несколько вполне приличных стульев, солидный двухтумбовый стол, и даже сейф еще не успел облупиться — в общем, офис, как в кино, а все равно тоска, убожество, смертная скука...
Неужели, подумал он, правы все эти болтуны и шарлатаны, которые говорят, что даже каменные стены способны каким-то образом впитывать информацию и потом отдавать назад? Если так, то эти стены должны были насквозь пропитаться ядом, и тогда нет ничего удивительного в том, что, едва попав сюда, человек начинает испытывать чертовски неприятные ощущения.., а сплошь и рядом сам превращается черт знает во что. Взять хотя бы сержанта Шестакова...
Чтобы не думать о Шестакове, лейтенант вспомнил, как во время поездки в райцентр за покупками теща, всю войну сиднем просидевшая в своей деревне, указала ему на двухэтажный жилой дом довоенной постройки и спокойно сообщила, что в нем во время войны размещалось гестапо. В окнах дома виднелись разноцветные занавески, на балконах второго этажа сохло белье, а на скамейке у подъезда сидели две молодухи с детскими колясками — в доме жили обыкновенные советские люди, и Углов с содроганием подумал, какие же сны они видят по ночам. Так что, решил он, снова принимаясь полировать ногти, дежурная комната милиции в аэропорту — это еще не самый поганый из возможных вариантов. И потом, человеку свойственно привыкать к чему угодно. Привыкать, врастать в обстановку и даже считать ее единственно приемлемой для сносного существования. Главное — пореже ездить в отпуск.
Лейтенант усмехнулся своим мыслям. Он рос книжным мальчиком и имел склонность к самоанализу, так что такими рассуждениями мог обмануть кого угодно, кроме себя самого. Он совершенно не хотел привыкать к этой обстановке и становиться самодовольным ничтожеством наподобие своего начальника.
Беда заключалась в том, что лейтенант Углов совершенно не подходил для той работы, которую ему приходилось выполнять, но понял это с большим опозданием. В глубине души он подозревал, что не имеет призвания вообще, если, конечно, не считать призванием чтение научно-фантастических романов и сказочек в стиле фэнтези. Не будучи полным идиотом, он понимал, что книгами сыт не будешь, и продолжал уныло тянуть лямку изо дня в день, проклиная ту минуту, когда, начитавшись детективов, подал документы в милицейскую школу. Он собирался распутывать преступления века и участвовать в лихих погонях со стрельбой, и чем все кончилось? Составлением протоколов на пьяных пассажиров и захватывающими расследованиями по поводу похищений ручной клади, да еще уныло-однообразными излияниями сержанта Шестакова.
Сержант Андрей Шестаков надел милицейскую форму сразу после армии. Было это лет восемь назад, то есть в ту пору, когда будущий лейтенант Углов еще корпел над сочинениями про луч света в темном царстве и был полон самых радужных надежд. Шестаков тогда уже дослужился до младшего сержанта и клюнул на объявление, вывешенное в штабе его родной войсковой части, соблазнившись московской пропиской. Тогда он еще не знал обидного слова «лимита», а если и знал, то не вполне представлял, что оно означает. Впрочем, сменив зеленое солдатское ха-бэ на серый милицейский китель и поселившись в общежитии, он очень быстро восполнил досадный пробел в образовании и совершенно остервенел. Парнем он был крупным, здоровьем его Бог не обидел, и у себя в Старом Осколе привык ходить с высоко поднятой головой. Здесь же, сколько бы он ни задирал нос, чванливые москвичи все равно как-то ухитрялись смотреть на него сверху вниз, и Шестаков никогда не упускал случая сбить с них спесь. Спесь он сбивал, как правило, в самом буквальном смысле — кулаками и резиновой дубинкой, но был везуч, в меру осторожен и, насколько известно Углову, ни разу не засыпался, хотя даже часы на его руке были снятыми с какого-то излупцованного до потери сознания бедолаги, имевшего несчастье попасть на глаза Шестакову в пьяном виде.
По мнению Углова, Шестаков был просто здоровенным вонючим куском дерьма, возомнившим себя пупом земли, и мало чем отличался от казанской, саранской и прочей заезжей братвы, снимавшей с москвичей штаны в темных подворотнях исключительно ради восстановления социальной справедливости. Это целиком правильное мнение лейтенант Углов совершенно сознательно держал при себе: глядя на изрытое оспинами, тупое и тяжелое лицо сержанта, он испытывал нервную дрожь и ни минуты не сомневался в том, что этот бугай при случае будет рад опробовать свой резиновый демократизатор на спине начальника. То есть все было, конечно же, гораздо сложнее и тоньше, но суть от этого не менялась: Шестаков подавлял лейтенанта, потому что был гораздо сильнее: и физически, и морально. Углов ненавидел подчиненного, но рефлекторно поддакивал ему всякий раз, когда тот принимался во всеуслышание излагать свои взгляды. Он презирал себя за это поддакивание, но ничего не мог с собой поделать и втайне мечтал, чтобы Шестаков нарвался наконец на крутого парня и свернул к чертовой матери свою тупую башку.
42 
