Особенно,... 
140 
– Короче, дети мои, эти натовцы их зачем-то туда сгребли, посадили в самолеты. (Ну, так говорят! Это не я выдумала) Посадили, а тут российские танки – десять штук. Они там все эти самолеты и передавили. Ну и девушек наших тоже. Понятно, что не специально но… Короче, что я плету. Это ж вы были, не русские! Вы что, Андрюшечка, кого-то дави…
– Да никого мы не давили! Что за чушь! Хотя… Ну да, стреляли конечно… И бронебойными и…
– В общем, там половина девушек погорела совсем, и уж не знаю, сколько не совсем.
– Как же это так, пан комбат? – спросил Громов. – Не давил я никого. Ведь, правда же? Ну, скажите женщине, пожалуйста.
– Вы вот что, ребята, – произнесла тетя Шура. – Вы лучше никому больше не рассказывайте. Мы с Яковым вас не сдадим. А вы переоденьтесь. Не говорите никому, что танкисты. Авось пронесет.
– Так вроде ж, тут все знают, что я… – растерялся майор Шмалько.
– Да откуда они знают? Ты когда у нас последний раз-то был? Может, помнят, что офицер. А уж какой, чего, откуда, им, простым людям, помнить.
– Короче, отсидитесь у нас, переживете. Там, глядишь, армия настоящая придет, освободит. Там уж как-то утрясется. Съедете куда-нибудь под Одессу. Там вас никто знать не будет и… – тетушку Шуру явно понесло в какую-то футурологию индивидуального плана. – Мы уж тут, покуда, прокормимся как-нибудь. Вот хлеба, правда, два дня нет, и не возят. Но ничего, мукой, мукой обойдемся. Я оладичков завтра напеку. В крайнем случае, у соседей что-то наскребу по сусекам. Они ж своей армии не отка… А да, лучше не говорить. Тихонечко посидеть.
Короче, тетка осталась в расстройстве чувств. Ну, а танкисты – в полном шоке.
До этого разговора, они мечтали, как завалятся после еды спать, без задних ног. Теперь, спокойное погружение в царство Морфея воспринималось как паскудство.
Уже наедине, без тетушки, они проговорили не менее двух часов, пока накопившаяся нервная и физическая усталость, в конце-концов, не свалила молодые организмы с ног. Только Шмалько долго лежал в темноте, кусая губы. Он всерьез обдумывал, не стоит ли застрелиться: оружия наличествовал целый арсенал.
Четвертая власть:
«…так все-таки с чьей агрессией, и против кого мы имеем дело? Российские официальные лица заявляют, что они тут ни причем, и вообще не имеют понятия, что происходит в Восточной части Украины. Но ведь подобное объяснение курам на смех! Извините, но какая еще страна граничит с Украиной на востоке?…»
117. Предложение, от которого нельзя отказаться
Легко понять состояние подполковника Корташова, когда к нему в кабинет вваливается лично командир группы дивизионов полковник Бубякин и делает интересное предложение. Владимир Иванович выслушивает тираду непосредственного начальника открыв рот.
– Так-с, братцы-кролики, – весьма странно комментирует он услышанное, когда краткое, эмоциональное и емкое по смыслу выступление Михаила Юрьевича заканчивается. – Поскольку у нас сегодня не первое апреля, да и после случившегося во «втором» ЧП вообще-то не до шуток, я склонен принять такое за правду. Значит, Миша, ты этих гадёнышей заморских арестовал, так? Не дурно! И значит, тепереча мы в состоянии войны, что ли?
– Выходит так, Вова, – отвечает Бубякин, глядя на подчиненного в упор.
– А если откажусь – меня тоже будешь вязать, что ли? – спрашивает Корташов не для узнавания нового – просто для оттяжки времени, требуемого для усвоения уже впитанного материала.
– Буду, Владимир Иванович. Куда ж деваться-то?
– С пистолетом, что ли, ходишь-бродишь?
– Так точно, с родным ТТ, – кивает полковник. – А чего, нельзя?
– Нет, почему же, – пожимает плечами Корташов. – Теперь тебе, Михаил, уже вообще все можно. Ты уж, наверное, на максималку раскрутился. Чего там у нас в демократии имеется на сей счет? Расстрел не дают, следовательно, пожизненно. Готовь сухари.
– Хусейна повесили, Владимир Иванович. Слыхивал, нет?
– А причем здесь Ху… Ах, да, дело-то теперь международного уровня, – командир «первого» дивизиона внезапно улыбается. – Послушай, Михаил Юрьевич, да ты же меня обскакал. Понял о чем речь?
– Ясно понял, Володя, о твоих клятых воротах. Тебя ж за них, не смотря даже на мои слезные письма вверх (не забудь, кстати, об участии) все едино наши оранжевые, или уж какие там сегодня цветом, обязуются посадить.
– Или выгнать без пенсии, – напоминает Корташов. – Это если сам накалякаю рапорт об увольнении по собственному желанию. А годы службы, значит, на фиг? Молодость в шинели, перетянутую ремнем – тоже на фиг! И паши где-нибудь электриком до… Во сколько у нас теперь, после свержения тоталитарной власти пенсионят, а?
140 
