21 
– Вот это хорошая. Мягкая, живая вода.
– Живая-то она живая, только на следующий день тошно.
– А мне тошно после выпитого не бывает, – признался Комбат. – Завтра встану, надену кроссовки и побегу. Пропотею как следует, провентилирую легкие, подергаюсь, и как будто бы и не пил. Хотя, честно говоря, в последнее время на следующий день тяжеловато случается. А раньше, когда было лет тридцать, мог пить до утра и на следующий день – как огурец! Словно бы и не пил, словно бы спал, как младенец.
– Да-а. А мне уже тяжело граммы даются.
Старость, знаешь ли, Борис Иванович.
– Какая там старость, полковник! Вам же всего, наверное, лет пятьдесят?
– Э, нет, братец. Пятьдесят второй.
– Два года не считается.
– Еще как считается! Тут каждый день дорог, умножай годы на два – не ошибешься.
Итого мне, майор, сто четыре.
– Так что же вы так сорвались, в вашем-то возрасте, решили выпить?
– Я и сам не знаю, – честно признался Бахрушин. – На душе как-то погано, а почему – сам не знаю. Со своими пить не хотелось, да и разговоры о работе надоели. У нас ведь как: на службе одно и то же, да и после службы то же самое. И выхода никакого не видно.
Вот разве что с тобой немного душу отпускает, – откровенно сказал Леонид Бахрушин и взглянул на Рублева.
Тот улыбнулся:
– Хороший вы мужик, полковник. Только как все это терпите?
– Что ты имеешь в виду? – прекрасно понимая, о чем говорит Рублев, спросил Бахрушин.
– О службе, о генералах, о начальниках.
Тяжело, небось, вам?
– Я привык. На начальство внимания не обращаю, занимаюсь своим делом. Стараюсь получше работать, так ведь не дают, черти!
Приходится бумаги всякие стряпать, отчеты составлять, проверять, перепроверять…
– Так ведь вам, полковник, похоже, это очень нравится.
– Раньше нравилось, а теперь надоело, – полковник Бахрушин заметил, что Рублев не переходит на «ты». – Нет, Борис Иванович, не все так просто, как тебе кажется, – Мне и не кажется, что все просто.
– Иногда голова пухнет, да и ответственности хоть отбавляй. Перед всеми надо отчитываться, министры требуют бумаг, генералы… А начальников надо мной – пруд пруди!
– Хорошо было в армии, но не сейчас, а тогда, во время военных действий. Там все понятно, там все ясно. Есть враг конкретный, натуральный, есть свои, есть чужие. Своих надо беречь, а врагов беречь не надо, их наоборот, чем больше завалишь, тем лучше. Значит, своих больше в живых останется.
– Это точно, майор, заметил ты верно.
– Да что замечать – это правда войны, Она одна и другой не бывает.
– Бывает, майор, поверь мне. Бывает и другая, и третья, – Послушайте, полковник, вот вы умный мужик, все знаете. Наверное, много книг прочли. Скажите мне, простому мужику, какого хрена мы во все эти передряги свой нос суем?
И самое главное, что получаем по носу, молодых ребят гробим, дураков-птенцов неоперившихся. Кому и на кой хрен это все надо?
– Наливай лучше, Борис, и не задавай мне такие вопросы. Ответ сам знаешь. Есть интересы государственные, есть политика. А в России мамок много, детей. Народят… Чего их жалеть? В России всегда солдат хватало.
– То-то и оно, полковник, все эти мерзавцы думают, что мамки детей народят. А своих-то, небось, ни в Чечню не пускают, ни в Афган.
Отмазать норовят.
– Норовят, норовят. И самое главное, что отмазывают. Не подкопаешься, чисто работают. Приходилось мне сталкиваться с такими делами и с такими идиотами, что кричат, в грудь себя бьют. «Мы их…», «мы им покажем!», «Россию отстоим…». А своих-то деток в армию не пускают, берегут, чужих под пули направляют.
– Чтобы они все подохли! – пробурчал Борис Рублев, выслушав длинную и злую тираду Бахрушина.
– Давай лучше выпьем, да не по рюмке.
– Нет уж, как начали, так и будем продолжать. Наливай.
Вторая бутылка быстро пустела, а разговор только начал завязываться. Полковник Бахрушин разошелся ни на шутку. Он материл и в хвост, и в гриву и политиков, которых майор Рублев видел лишь на экранах телевизоров, да на страницах газет. Материл всех подряд направо и налево, иногда вставляя какую-нибудь фразу, от которой майору становилось не по себе.
– …
– Да неужели?
– Вот тебе и неужели. Если я что-то говорю, значит, я это знаю.
– Верю.
– И я тебе верю, Борис Иванович. Знаю, мужик ты крепкий и все в этой жизни видел.
– Ой, видел, полковник… Такого навидался, что лучше бы на этот свет не родиться.
21 
