30 
Наконец, удовлетворенный, он вышел из ванной и принялся собирать вещи.
Он взял только одежду и несколько книг, побросал их в сумку своего приятеля, а в карманы распихал попавшиеся под руку клочки бумаги и случайные записи.
Потом он снова вернулся в ванную и аккуратно наполовину опустошил все наличествующие бутылочки с таблетками. Высыпав все это в старую пачку из-под «Мальборо», он свернул ее и запихал в карман брюк, уже лежавших в сумке. Бутылочки он засунул в изношенную туфлю, заткнул ее грязным потным носком и зашвырнул под кровать Питерса.
Он начал было застегивать портативную машинку, но тут на него накатила новая волна спешки, и он бросил ее лежать на столе вверх тормашками.
– Адреса! – Он начал перерывать ящики своего стола, пока не наткнулся на маленькую записную книжку в кожаном переплете, но, перелистав ее, вырвал лишь одну страницу, бросив остальное на пол.
И наконец, держа сумку двумя руками и тяжело дыша, он остановился, огляделся – «о'кей» – и бросился к машине. Сумку он затолкал на заднее сиденье, запрыгнул внутрь и захлопнул дверцу. Звук удара резанул слух. «Закройте окна». Щиток был раскален, как жаровня.
Он дважды попытался развернуться задом, плюнул, нажал на газ, пересек газон и выехал на улицу. Однако поворачивать на нее не стал. В нерешительности он, не заглушая мотор, остановил машину и уставился на ровное и чистое полотно мостовой. «Ну давай же, парень…» От хлопка дверцы в ушах у него звенело ничуть не меньше, чем от взрыва. Он выжал весь газ, словно понуждая машину самостоятельно решить, куда поворачивать – налево или направо. «Ну, парень, давай, давай, давай… серьезно». Ручка стала горячей, как кочерга, в ушах звенело… Наконец, прижав ладонь к лицу, чтобы как-то прекратить этот звон, – мне показалось, что кто-то игриво схватил меня за колено, в горле захрипело, словно скрипучая волынка, – он понял, что снова плачет, всхлипывая, взвизгивая и задыхаясь… и тогда: «Ну, если ты не в состоянии серьезно смотреть на вещи, веди себя хотя бы разумно; кто, в конце концов, в этом несчастном мире?..» – и тут он вспоминает об открытке, оставленной на крыльце.
(…Облака быстро несутся над землей. Бармен приносит пиво. Булькает музыкальный автомат. Хэнк в доме повышает голос, чтобы преодолеть молчаливое сопротивление: «…черт побери, мы здесь собрались не для того, чтобы решить, будут нас любить в городе или нет, если мы продадимся „Ваконда Пасифик“… а для того, чтобы понять, где нам взять еще одни рабочие руки. – Он делает паузу и оглядывает собравшихся. – Так… есть у кого-нибудь какие-нибудь предложения? Может, кто-нибудь готов взять на себя дополнительные обязательства?» Наступает гробовое молчание. Джо Бен закидывает в рот пригоршню семечек и поднимает руку. «Что касается меня, то я решительно отказываюсь работать больше, чем сейчас, – произносит он жуя, потом наклоняется и сплевывает в ладонь шелуху, – но у меня есть небольшое предложение…»)
Открытка лежала на нижней ступени – трехпенсовая открытка, исписанная толстым черным карандашом, – но одна строчка в этом послании была особенно жирной и черной.
«Наверное, ты уже вырос, Малыш».
Сначала я даже не поверил своим глазам; но рука, вцепившаяся мне в колено, и волынки, хрипящие в груди, продолжали свое дело, пока я непроизвольно не разразился безрадостным хохотом, нахлынувшим на меня так же неожиданно, как до того слезы – «Из дома… о Боже мой, открытка от моих!» – и только тут я окончательно осознал ее реальность.
Я вернулся к скучающей машине, чтобы внимательно прочесть, пытаясь сдержать накатывающие спазмы хохота, которые не давали разобрать буквы. Внизу стояла подпись: «Дядя Джо Бен», но я бы догадался и без нее – этот вихляющий почерк ученика начальной школы мог принадлежать только ему. «Конечно. Почерк дяди Джо. Никаких сомнений». Но мое внимание привлекала строчка, добавленная с краю и выведенная более тяжелой и уверенной рукой, и когда я прочел ее, в сердце моем зазвучал другой голос, не Джо Бена, а брата Хэнка.
«Леланд. Старик Генри здорово разбился – дело нуждается в рабочих руках, – нам нужен какой-нибудь Стампер, чтобы не связываться с профсоюзом, – было бы хорошо, если бы ты смог…» И уже другим почерком дописано ручкой: «Наверно, ты уже вырос» – и т. д. И в конце, уже после вызывающе огромной подписи, все буквы которой заглавные, – «С чего это большой брат пишет свое имя заглавными буквами?..» – неуклюжая попытка искренности:
30 
