Лёгкий, ненавязчивый романчик 
115 
Галерейщики имели выход на коллекционеров, а те, в свою очередь, на других, более богатых, которые жили в обнесенных высокими каменными стенами особняках и даже средневековых замках и не затрудняли себя общением со всякой швалью и мелюзгой, вроде владельцев сомнительных галерей и их приятелей из далекой пьяной России. Заставить их снизойти до такого общения и было главной и единственной целью предпринятой Анатолием Владимировичем поездки. В этот раз он отправился в Европу налегке, без опостылевшего груза картин и принадлежностей для их написания, с тугой пачкой денег на дне кейса, и не рейсовым автобусом, как когда-то, а самолетом "Люфтганзы", исполненный сознания собственной значимости и важности доверенной ему миссии. Потому что без него, Анатолия Владимировича Гальцева, и его связей с европейскими галерейщиками гениально задуманная и филигранно осуществленная афера полностью теряла смысл...
Миссия на него была возложена непростая, требовавшая большой осторожности и длительных переговоров. Эти самые предварительные переговоры, а именно многодневные хождения на цыпочках вокруг да около, чтобы, упаси бог, чего-нибудь не вышло, отняли уйму времени. Гальцев улетел из Москвы в середине мая, а вернулся только к началу сентября. Разумеется, никто не потрудился проинформировать Анатолия Владимировича о событиях, происходивших на родине в его отсутствие, – ни письменно, ни по телефону, ни каким-либо иным способом. Он регулярно, не реже раза в неделю, общался по телефону с Игорьком, и на его вопросы, как дела в Москве, тот неизменно отвечал коротко и исчерпывающе: "Все путем".
Словом, Гальцев ничего не знал, и именно по этой причине настроение у него было приподнятое и праздничное. Увидев в зале ожидания Игорька, который явился его встречать, он искренне обрадовался и, воскликнув по-немецки: "Либер готт!", обхватил его руками и прижал к груди.
Правда, Игорька тут же пришлось отпустить, потому что от него разило, как от молотобойца после полной рабочей смены. Да и вообще, выглядел он неважнецки: бледный, несмотря на загар, заметно похудевший, с мешками под провалившимися, какими-то нездоровыми глазами.
– Что это с тобой, братец? – спросил Анатолий Владимирович, старательно выговаривая слова с легким заграничным акцентом – неважно, с каким именно. – Выглядишь так, что краше в гроб кладут.
– А, – вяло махнул потной ладонью Игорек, – жара достала. Да еще, как на грех, просквозило где-то. На улице без малого сорок градусов, а я, блин, простудился.
– Летняя простуда самая злая, – с видом знатока изрек Гальцев. – Ничего, старик. Не было бы хуже, а это мы как-нибудь переживем, верно?
– А то! Конечно, переживем, – солгал Игорь Чебышев.
Они пошли через терминал к выходу, беседуя о погоде. Какая погода в Москве, было видно невооруженным глазом и без дополнительных пояснений, поэтому Игорек сообщил лишь, что это чертово пекло держится уже третью неделю и что сердечников, астматиков и прочих слабосильных с улиц увозят пачками, так что "скорая помощь" совсем сбилась с ног. Гальцев в ответ подробно и обстоятельно поведал, какая погода в Австрии – переменная облачность, температура плюс двадцать два – двадцать четыре, давление умеренное, без осадков. Заодно он рассказал множество интересных, с его точки зрения, вещей, на которые Игорю Чебышеву было глубоко плевать. Австрия его не интересовала – его интересовали австрийские денежки. А когда по счетам будет уплачено, Австрия вместе со всем своим населением, Альпами, зальцбургами, венами и прочими достопримечательностями может, если ей так захочется, проваливаться в тартарары – Игорь Чебышев о ней не заплачет, не вспомнит даже, что была когда-то на карте такая страна – Австрия...
Но перебивать Гальцева Игорь, конечно же, не стал. Этот придурок был вроде токующего глухаря – пока говорил, ничего вокруг не видел, не слышал и не замечал. А ничего другого от него в данный момент и не требовалось. Требовалось, чтобы он, ничего не заподозрив, пересек стоянку и сел в машину Буры. И все.
– Ты картину-то пристроил? – спросил он, дождавшись короткой паузы в потоке словесного поноса, извергаемом на него стосковавшимся по родной речи Гальцевым.
Спрашивать было необязательно, потому что, не пристроив картину, Гальцев бы не вернулся в Москву. Кроме того, он подробно доложил обо всем по телефону во время их последнего разговора. Но Чебышев все-таки решил спросить, уточнить – словом, убедиться, что все действительно тип-топ. Потому что потом спрашивать будет не у кого.
115 
