Глава 5

Прежде чем выйти из машины, Глеб докурил сигарету. До назначенного времени оставалось еще шесть минут, и он мог позволить себе эту маленькую слабость. К тому же Федор Филиппович любил точность, и появление на конспиративной квартире раньше назначенного срока расценивалось им наравне с опозданием. Однажды Глебу довелось поговорить с водителем троллейбуса, который рассказал, что диспетчеры в контрольных пунктах очень строго следят за точным соблюдением расписания: отклонение от графика всего в одну минуту – неважно, опоздал ты или приехал раньше, – означало, что круг тебе не зачтется. При том, что платят водителям троллейбуса сдельно, можно было лишиться четверти, трети, а то и половины дневного заработка – в зависимости от длины маршрута.

Примерно то же самое рассказывал ему один бандит. На разборку надо являться минута в минуту, говорил он. Опоздаешь – у твоих оппонентов будет время подготовить тебе какую-нибудь поганку; приедешь раньше времени – все те же оппоненты решат, что поганку им приготовил ты, и с ходу, без разговоров, начнут стрелять.

Глеб усмехнулся. Бандиты – это еще куда ни шло, но вот диспетчер троллейбусного управления... Он представил себе Федора Филипповича сидящим в застекленной будочке на конечной станции троллейбуса, придирчиво глядящим в окно поверх сдвинутых на кончик носа очков и скрупулезно засекающим по массивному хронометру время прибытия каждой машины. Это было уморительное зрелище, и Сиверов подумал, не поделиться ли с генералом своей фантазией. Впрочем, он тут же напомнил себе, что отныне имеет официальный статус, а значит, обязан соблюдать хотя бы видимость субординации.

Простояв без движения всего пару минут, машина превратилась в настоящую духовку. Глеб поспешил потушить сигарету и выбрался наружу. Снаружи было ненамного прохладнее. Солнце нещадно жгло плечи сквозь ткань рубашки, горячий асфальт мягко подавался под ногами; в жидкой тени зеленых насаждений тщетно пытались укрыться от зноя собаки и пенсионеры. Глеб запер машину, от которой тянуло жаром, как от доменной печи, торопливо пересек дорожку и нырнул в прохладный полумрак подъезда.

Поднявшись на четвертый этаж по стершимся за долгие годы бетонным ступенькам, он остановился перед черной железной дверью, изготовленной кустарным способом в незапамятные времена, и позвонил, став так, чтобы его было хорошо видно через дверной глазок.

Федор Филиппович впустил его в пустую пыльную прихожую.

– По тебе часы сверять можно, – одобрительно проворчал он.

– Точность – вежливость снайпера, – привычно отшутился Сиверов.

Федор Филиппович слегка поморщился.

– Ты уже не снайпер, – напомнил он.

– Снайпер – это не профессия, а призвание, – возразил Слепой.

Он запер за собой дверь, лязгнувшую, как крышка угольного бункера, и, скрипя рассохшимися половицами, прошел в большую комнату, где из мебели имелись только застеленный пожелтевшей газетой журнальный столик, два продавленных кресла да голая лампочка, свисавшая с высокого потолка на обросшем липкой мохнатой грязью проводе. В пыли, толстым слоем покрывавшей остро нуждавшийся в покраске пол, виднелся затейливый узор из перекрещивающихся и сплетающихся цепочек следов, оставленных, по всей видимости, расхаживавшим из угла в угол генералом.

– Да, подмести бы здесь не мешало, – сказал Потапчук, заметив, куда смотрит Глеб.

– А веник есть? – спросил Сиверов, точно зная, что никакого веника в этом двухкомнатном сарае отродясь не было и что одним только веником здесь не обойдешься.

– Откуда? – сердито буркнул генерал и опустился в кресло, брезгливо потыкав в него пальцем.

Глеб подошел к незанавешенному окну и от нечего делать быстро нарисовал на пыльном стекле круглую рожицу с глазами-точками, тремя торчащими вверх от голой макушки волосками и ушами, похожими на ручки сахарницы. Он как раз раздумывал, как изогнуть нарисованный рот – изобразить улыбку или, напротив, печальную мину, когда Федор Филиппович у него за спиной раздраженно сказал:

– Сядь! Что это за мода – торчать у окна в оперативной квартире?

Сиверов нарисовал на месте рта дугу, обращенную концами вниз, придав рожице грустное и даже унылое выражение, и, отряхивая ладонь, вернулся к столу. Он сел, вынул сигареты и, взглядом спросив у генерала разрешения, закурил.

– Ну и штучка, доложу я вам, эта ваша Ирина Константиновна! – объявил он и выпустил к пожелтевшему потолку стайку аккуратных дымовых колечек. – Я слышал, что дочь профессора Андронова – классный специалист, я даже готов этому поверить на слово, но штучка она все равно еще та!

  29