очень нудно 
46 
Однако икона все не отпускала, и, чтобы окончательно успокоиться и выбросить ее из головы, Лев Григорьевич открыл сейф, вынул оттуда икону и еще раз внимательно ее осмотрел. Делал он это с ухваткой бывалого профессионала, стараясь не встречаться глазами со взглядом нарисованных глаз Богородицы. Стараться-то он старался, да только выходило это у него очень относительно, и все время, что Жуковицкий рассматривал икону, его не оставляло ощущение, что икона не менее внимательно и пытливо рассматривает его, как бы пытаясь понять, что это еще за иудей, откуда он взялся и что у него, иудея, на уме. Мысленно проклиная давно умершего богомаза, который явно перестарался, создавая живой образ непорочной девы, Лев Григорьевич убрал икону обратно в сейф и решительно взялся за трубку телефона. Накручивая на старомодном диске номер справочной, он гадал, за каким дьяволом ему это нужно, и не придумал ничего лучшего, как свалить все на икону: несомненно, это она, чудотворная, подвигла его на очередные малоприятные хлопоты, связанные с получением информации о состоянии здоровья Петра Алексеевича Байрачного.
Это действительно оказалось хлопотно, а результат…
Что ж, результат был предсказуем. Именно такого результата Лев Григорьевич и ожидал – правда, не так скоро. Он-то думал, что Байрачный проживет еще хотя бы месяц. Ну пусть не месяц, неделю, но и этого хватило бы, чтобы бедняга умер со спокойной душой и чистой совестью, убедившись, что его предсмертная воля исполнена.
И потом, Байрачный ведь собирался умереть от рака, не так ли? Собирался от рака, а помер от банального удушья – задохнулся, уткнувшись лицом в подушку, как грудной младенец… Ну не странно ли? И произошло это, если верить медикам, едва ли не сразу же после ухода Льва Григорьевича.
«Ничего странного, – мысленно прикрикнул на себя Жуковицкий. – Сразу же после меня он ждал медсестру с морфием. Получил дозу и заснул. Заснул крепко, потому что намаялся, устал, ослаб… В таком состоянии немудрено задушить себя подушкой, и даже у подозрительных медиков такая смерть не вызвала никаких вопросов. Умер – и слава богу. По крайней мере, перестал человек мучиться…»
Правда, медики не знали про икону. И про Витюшу Ремизова они не знали тоже – про Витюшу, который позвонил Льву Григорьевичу в то время, когда Байрачного уже не было в живых.
Лев Григорьевич поймал себя на том, что снова держит в руках раскрытый на середине каталог и даже листает страницы, как будто и впрямь читает. Это было бы смешно, когда бы не было так… Да нет, не грустно – страшно.
"Нет, – подумал он, – это какая-то чепуха, дурацкое совпадение. Как я могу заочно обвинять человека в убийстве, ровным счетом ничего не зная об обстоятельствах дела? Конечно, Ремизов – прохвост, но убийство…
Не мог он отважиться на убийство, не из того теста слеплен. Однако… Если посчитать время, получается очень неприятная картина. Сразу после моего ухода к Байрачному явилась сестра с уколом, а после укола он, по идее, должен был уснуть сном невинного младенца. Он и уснул, судя по всему. Уснул и не проснулся, и в этом не было бы ничего удивительного, если бы не этот странный, ни с чем не сообразный звонок Ремизова – обвинения, угрозы, чуть ли не истерика. Как он мог узнать, что икона у меня, если Байрачный к тому времени уже умер? Зашел в гости, увидел открытую дверь? Вряд ли…
Если бы это было так, он бы еще, чего доброго, обвинил меня в том, что это я придушил Байрачного, чтобы завладеть иконой. Глядишь, еще и обвинит, с него станется… Тогда откуда он узнал?"
Лев Григорьевич закурил и заставил себя успокоиться. У страха глаза велики, и чересчур живое воображение способно завести человека очень далеко, особенно если человек этот – не писатель или художник и даже не следователь прокуратуры, а просто пожилой, обремененный тяжким грузом своих и чужих проблем антиквар. Очевидно, рассказ Байрачного о закате и гибели его семейства запал в душу Льву Григорьевичу гораздо глубже, чем ему того хотелось, и теперь ему совсем как Борису Годунову повсюду мерещились кровавые мальчики. Почему, собственно, он решил, что имело место убийство? Откуда он взял, что Ремизов в тот день посещал квартиру Байрачного? Достаточно было простого телефонного звонка, сделанного вовремя – скажем, сразу же после инъекции морфия. К тому же Ремизову ничего не стоило рассчитать время так, чтобы его звонок застал Байрачного именно в таком полусонном состоянии. На месте Виктора Павловича сам Жуковицкий поступил бы именно так, то есть постарался бы улучить момент, когда клиент пребывает в размягченном состоянии. Ему, клиенту, спать охота, у него наконец-то перестало болеть внутри, и он хочет только одного: чтобы его оставили в покое и дали ему насладиться каждым мгновением этого покоя… А тут звонок!
46 
