91 
— Надо, — отрезала Маруся. — Ему пора расти. Все, пока, пока!
Женщины пошли к такси, Маруся осталась на веранде. Через несколько минут на веранду выскочила Алевтина Кирсанова:
— Уезжают уже? Ой! А я с Оленькой заболталась! Как же? А котлетки-то домашние забыли? Котлетки-то?
— Все у них есть, — поморщилась дочь. — Чего нет — на вокзале купят. Ну что ты суетишься? Все взрослые.
— Нехорошо как-то, — пожаловалась Алевтина. — И не посидели на дорожку. Не по-людски.
— Как вышло, так вышло, — отрезала Маруся. — Это что, конец?
И, развернувшись, она пошла в дом, в свою комнату за мольбертом, красками и кистями. На летнем небе разливался июльский закат.
Мария Кирсанова, «Весна, яблоневый сад». Холст, масло
— Эдик, ту ти, ту, ту, ту.
— Что? Наконец, перерыв?
Эдуард Оболенский, уже часа три сидевший в саду, в гамаке подле Маруси, которая работала над картиной, захлопнул толстенную книгу, облегченно вздохнул. Все, хватит на сегодня. Стоял удивительный, по-летнему теплый май, заневестившиеся яблони стыдливо прикрывали черные, корявые сучья белыми вуалями. Но Маруся Кирсанова добавляла в яблоневый цвет чуть-чуть розовой краски, и карамельная сладкая дымка придавала ее пейзажу нечто неземное, волшебное.
Маруся отошла на минутку, полюбовалась своей работой, удовлетворенно кивнула:
— Да, прервемся. Ну, как, интересно?
— Ни черта.
— Изучай, изучай, корнет. Тебя ждет встреча с искусством.
— Почему я должен пропихнуть в театральный вуз какую-то провинциалку? Объяснять ей систему Станиславского, натаскивать ее по предметам?
— Во-первых, не какую-то, а собственную тетю. Во-вторых, потому что в приемной комиссии много женщин. Ты, главное, найди ходы.
— А когда мы поженимся?
— После.
— Когда?
— Корнет, отстань. Я вся в работе. Скажи спасибо, что я разобралась с твоими кредиторами. Между прочим, ты недешево обходишься. И твоя маман, которой надо регулярно передачи носить. Я все записываю на твой счет, учти.
— Но это же форменное рабство! — пожаловался красавец. — Я даже из дома никуда выйти не могу!
— А ты как хотел? Человечество, между прочим, должно быть мне благодарно: я тебя от него изолировала. И ничего ты со мной не сделаешь. Я на всякий случай написала завещание.
— Да?
— На свою мать.
— Маша! А я?
— А кто ты такой? Ты мне даже не родственник. Успокойся. Какой же ты хорошенький! Люблю тебя.
Маруся нагнулась, звонко чмокнула Эдика в нос, поправила пальчиком светлую прядь на его лбу, стремительно пошла к дому, крикнула:
— Настя! Настя, обед!
— Ведьма, — прошипел Эдуард Оболенский. — Ну, ничего, сочтемся.
Неизвестно откуда взявшийся Егорушка неслышно подкрался к старшему брату:
— Что, съел? Она тебя не любит!
— Опять подглядываешь? Подслушиваешь? Бездельник!
— Я книгу пишу, — обиделся Егорушка.
— О чем?
— Пьесу.
— О, Господи! И этот туда же!
— А Маруся сказала, что это хорошо.
— Есть такая телепередача: «Забавные животные». Про тебя. Интересно, скоро ты ей надоешь?
— А ты? И не так она называется. Ты вечно все перевираешь.
Пока братья выясняли отношения, на веранде появилась Олимпиада Серафимовна, затрясла огромными серьгами, заворковала, увидев Марусю, растянувшуюся в кресле:
— Ах, опять работала! Устала, детка, измучилась. Что тебе принести?
— Себя донесите до стула. Бабушка.
— У меня остались кое-какие связи, — Олимпиада Серафимовна давно уже взяла за привычку не обращать внимания на Марусин жаргон. — Связи в театральном мире. Я употреблю все свое влияние, чтобы помочь нашей Майечке.
— Сделайте одолжение. А где мама с тетей Олей?
— Миша повез их по магазинам, — сказала, словно пожаловалась Олимпиада Серафимовна.
— Это хорошо. Люблю, когда в доме нет толпы.
— А я тут занималась подсчетом хозяйственных расходов…
— Это не ко мне.
— Но, детка…
— Сами разбирайтесь. А мне сегодня еще работать и работать. Настя! Где обед? Господи, и почему в этом доме ужин до сих пор называют обедом? Ведь уже половина седьмого! Настя!
— Иду!
…Вечером Маруся Кирсанова наслаждалась в саду одиночеством и хорошей погодой. Конечно, обитатели особняка Листовых иногда утомляют, но с ними так весело! Что хотели, то и получили. Теперь и Эдик на коротком поводке, и Егорушка с Настей при деле, и Олимпиада Серафимовна просто шелковая. Единственная, кого Маруся не может терпеть, это Наталья Александровна, но та появляется редко. Нет, эта женщина в доме жить не будет, даже летом. Пусть снимает себе дачу.
Маруся обмакнула кисть в нежно-розовый цвет, посмотрела на небо. Пора! Тот не жил, кто никогда не наблюдал эти закаты! Как играет небо, как волнуют краски, лежащие слоями, один необычнее другого! Надо во что бы то ни стало найти их на палитре, смешать, быть может, не два, не три, а несколько цветов… Работать, главное, работать, и все придет. Куда уходит вдохновение? Туда же, откуда пришло, в розовый дым костра, зажженного творцом всего сущего, в черное пространство бесконечной Вселенной… Но пока оно есть, ни в коем случае нельзя прерываться…
…Обитатели огромного особняка напряженно следили за девушкой: Егорушка из окна второго этажа, Олимпиада Серафимовна с веранды, бессмысленно переставляя на столе чашки, Эдик из беседки. Шофер Миша бродил по саду, ожидая Настю, та тихонько всхлипывала, лежа на кровати в своей комнате. А небо все больше багровело, и уже недалеко было то время, когда в этот сад опустится ночь.
91 
