Лёгкий, ненавязчивый романчик 
21 
Золотые эти яблочки, употребляемые в пищу регулярно, как выяснилось, могли излечить человека от множества весьма серьезных хворей, не говоря уже о том, что они, как и любые витамины, заметно укрепляли иммунную систему. Азизбеков, помнится, в шутку называл их яблоками Гесперид – теми самыми, из-за которых Геракл совершил один из двенадцати своих подвигов. Азизбеков всерьез утверждал, что выведенный им сорт яблок со временем совершит настоящий переворот в геронтологии, и тогда эта отрасль медицины превратится из чисто косметической в целиком практическую, действенную, способную на деле излечить пациента от главной болезни всего живого – немощной старости. «Вот увидите, – говорил он, аппетитно хрустя яблоком, – я проживу лет до ста, не меньше. Хорошая у нас с вами специальность, ребята! Вот в физике, например, или в фармакологии, если ученый ставит эксперимент на себе, это жертва во имя науки. А у нас – удовольствие. Да еще какое!»
Проверить утверждение профессора так и не удалось – в ноябре прошлого года, переходя улицу на зеленый свет, он попал под машину, за рулем которой сидел пьяный водитель, и скончался на месте, не приходя в сознание. А теперь вот и яблоня пропала…
Анна вспомнила утро – по-весеннему прохладное, ясное, безветренное, предвещавшее отличный денек. По утрам она всегда приходила к яблоне Азизбекова – просто так, без какой бы то ни было конкретной цели. Когда Григорий Арутюнович был жив, она часто помогала ему в работе и была, наверное, единственным даже среди сотрудников ботанического сада человеком, кто безоговорочно верил профессору. Другие просто выжидали, наблюдая за процессом со стороны и не упуская случая пройтись насчет «молодильных яблочек»; Анна же просто верила, и даже ей самой было непонятно, чего больше в этой вере – взвешенной убежденности ученого в правоте коллеги или полудетского преклонения ученицы перед учителем. К тому же она всегда была неравнодушна к Григорию Арутюновичу, и это, наверное, тоже в какой-то мере влияло на ее объективность. Нет, никаких романов, никаких, упаси боже, адюльтеров не было; была романтическая влюбленность вчерашней студентки в своего пожилого мудрого учителя, и учитель оказался достаточно мудр, чтобы этого не замечать. С годами влюбленность прошла, а преклонение осталось.
«Дикость, – сердито подумала Анна, – девятнадцатый век. Влюбленность, преклонение… Когда-то эти слова что-то означали, а теперь от них осталась только пустая высушенная оболочка. Набор звуков, сотрясение воздуха.. До каких же пор я буду жить иллюзиями? Все кругом делают деньги и отлично себя чувствуют, а я копаюсь в земле и делаю вид, что это кому-то нужно…»
Так вот, утром, как обычно, Анна пришла к яблоне Азизбекова и обнаружила, что ее нет. Табличка с описанием валялась поодаль, втоптанная в рыхлую землю чьей-то ногой, а на месте яблони красовался свежий пенек. Старательно разрыхленная земля вокруг пенька была вся истоптана и густо посыпана опилками. Поначалу все решили, что это дело рук каких-то вандалов, перебравшихся с ближайшего кладбища сюда, в ботанический сад. К такому же выводу пришла и вызванная директором сада милиция, и только после ее отъезда Анне бросилось в глаза, что оставшийся на месте яблони пенек, кажется, сантиметра на три, а то и на все четыре толще, чем должен бы быть. Ощущение было, как от пощечины – уже второй пощечины за это отвратительное, ни на что не похожее утро. Не чуя под собой ног, Анна бросилась в лабораторный корпус, нашла журнал наблюдений, который вел покойный Азизбеков, и отыскала страницу с последней записью, касавшейся яблони. Григорий Арутюнович подходил к своей работе очень серьезно, и все, что касалось «яблони Гесперид», заносил в журнал с особой тщательностью. Были здесь и результаты замеров диаметра ствола по годам. Последняя запись была сделана двадцатого октября прошлого года, за две недели до смерти профессора. Чтобы ничего не перепутать, Анна выписала все данные на отдельный листок – и длину окружности ствола, и высоту, на которой был сделан замер, и вычисленный Азизбековым по известной еще со школьной скамьи формуле диаметр комля. С этим листком и рулеткой она вернулась к тому месту, где еще вчера стояла яблоня, и трижды тщательнейшим образом обмерила пень.
Глазомер ее не подвел: пенек оказался на три с половиной сантиметра толще, чем яблоня Азизбекова.
Пришедший на смену Азизбекову директор ботанического сада, услышав новость, выразил вежливое сомнение в том, что она соответствует, действительности. «Покойный Григорий Арутюнович мог ошибиться, – мягко сказал он, – да и яблоня, знаете ли, растет… Все эти замеры – вещь очень приблизительная, особенно на живом дереве». – «Дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, – язвительно сказала на это Анна, – картину, корзину, картонку и маленькую собачонку». – «Совершенно верно! – неизвестно чему обрадовавшись, подхватил директор. – Помните, как кончалось это стихотворение? Однако за время пути собака смогла подрасти…» – «На три с половиной сантиметра, – сказала Анна. – И не в длину, а в толщину. За зиму. Вы же ботаник по образованию, кандидат наук. Как вы можете такое говорить?»
21 
