74 
— Неважно, кто я такой. И на вашем месте я бы так не орал, не дай бог жена услышит. Я имел в виду ваше моральное разложение.
— Это что, дурная шутка?
— Такими вещами не шутят. В моем распоряжении есть фотографии, весьма пикантные фотографии, на которых запечатлены вы и Алиса Дорошевич, художница-концептуалистка из галереи “Экстази”. Представьте себе, на Алисе ничего нет, ну просто совсем ничего, если, конечно, не считать родинок, да и вы почему-то без мундира. И знаете, чем вы там занимаетесь? Описать на словах или лучше послать вам снимочек на дом?
— Что вы хотите?
— Вряд ли об этом стоит говорить по вашему домашнему телефону. У вас есть номер, который не прослушивается?
— Есть. Записывайте.
— Отлично. Я с вами свяжусь.
— Когда?
В трубке раздались короткие гудки.
— Кто это был? — подозрительно спросила Агриппина Тимофеевна. — О каком разврате и моральном разложении он говорил?
— Да так, — досадливо махнул рукой генерал. — Это по поводу одного из наших сотрудников. Вот ведь кобель! Женат, а связался с секретаршей.
Агриппина Тимофеевна неодобрительно поджала губы.
— Что же это творится с людьми! Где ж это видано, чтобы при живой жене и на сторону бегать! Слава богу, ты у меня не такой. А жене-то его каково! Даже не представляю, что бы я сделала, если бы ты на сторону пошел. Руки бы на себя наложила!
— Ну что ты, Грушенька! — сказал генерал, обнимая жену. — Ты же меня знаешь. Я человек строгих принципов. К тому же ты у меня единственная и неповторимая. Да и стар я уже на сторону ходить.
— Скушай пирожков, пупсик, а то они, того и гляди, совсем остынут. Отвлекли тебя так некстати со всеми этими дурацкими разговорами.
— Да в задницу твои пироги! — Генерал грохнул кулаком по столу, давая выход приближающемуся к точке кипения раздражению. — На диете я, поняла? На диете!
Схватив портфель и сотовый телефон с карточкой, Петр Ильич выскочил из квартиры, с шумом захлопнув дверь прямо перед носом оторопевшей от неожиданности жены.
* * *
Гоша Крестовоздвиженский вынул сотовый телефон из пластикового пакетика, в который он его засунул, чтобы исказить голос, и с облегчением вытер пот со лба.
— Ну вот я и стал шантажистом, — констатировал он. — Когда будем снова звонить Елагину по “чистому” номеру?
— Выждем немного, — усмехнулся Игорь. — Пусть генерал помучается. Нет ничего хуже, чем пытка неизвестностью.
— Надо позвонить Ивану Захаровичу, — напомнил Юра Демарин. — Узнаем о результатах экспертизы. Если чулок, найденный на месте преступления, и тот, что мы взяли в квартире Денисова, окажутся из одной пары, можно будет предъявить Тарасу обвинение. А это значит, что твоя сестра и стриптизе? вновь обретут желанную свободу.
— Не рано ли предъявлять обвинение Денисову? — нахмурился Игорь. — Я не верю, что это он убил Егора.
Юра нахмурился.
— Ну ты даешь! Мы освобождаем твою сестру, а ты еще и недоволен!
— Просто я не хочу, чтобы пострадал невиновный человек!
— Если он невиновен, он и не пострадает. Пока он только задержан по подозрению в убийстве. У нас еще есть время, чтобы покопаться в этом деле.
Сидя на жестких нарах, Марина Буданова нервно размазывала по лицу слезы ярости и бессилия.
"Уж лучше бы я действительно прикончила этого мерзавца, — думала она. — Хоть бы моральное удовлетворение получила. Вот ведь зараза! Даже мертвый ухитрился подложить мне такую свинью. Теперь все — прощай свобода, прощай карьера, прощай галерея “Экстази”. А Игорь? Что станет с Игорем? Пока я была с ним, я как-то контролировала его навязчивые идеи. Долго ли он без меня сможет “работать под прикрытием”, скрывая от всех, что на самом деле он — Анастасия Каменская? Он же и так чуть в суд на Маринину не подал, слава богу, адвокатша умная оказалась. В результате его упекут в психушку, имущество приберет какой-нибудь родственничек по опеке, а к тому времени, как я выйду из тюрьмы, врачи со своими лекарствами превратят его в полного идиота. А Мапота? Он-то тут вообще ни при чем. Я и ему сломала жизнь. Наверное, он должен меня ненавидеть”.
При мысли о Мапоте у Будановой уже привычно закружилась голова, а по телу начал растекаться приятный волнующий жар. Как ни странно, за дни, проведенные в тюрьме, больше всего Марина жалела не о разрушенной карьере, не об утраченных удобствах и даже не о брате. Она невыносимо страдала при мысли о том, что, возможно, никогда больше не увидит так не похожего на других мужчин чернокожего философа-стриптизера. Ну почему они не успели стать любовниками? Тогда у нее остались бы по крайней мере воспоминания — о его поцелуях, о тяжести его тела, о запахе его кожи, о словах, которые он ей говорил… Эти воспоминания помогли бы ей пережить долгие годы заточения.
74 
