Лёгкий, ненавязчивый романчик 
164 
– Ой, Николка, друг мой, што говоришь-то? Неужто мне, пииту, пироги с квасами воспевать?
– А разве не слышал, как девки в хороводе поют: “Я с комариком плясала”? Простонародье и комара смело в поэзию погружает. Пироги да квасы – суть приметы жизни народной. Вот и пиши, что любо всем нам, и станешь велик, яко Гомер… Воспарить к славе можно ведь и от румяной корочки пирога!
Из подражателя классикам Державин вырос в дерзкого разрушителя классики, а советы Львова даром не пропали:
- Я озреваю стол – и вижу разных блюд
- Цветник, поставленный узором;
- Багряна ветчина, зелены щи с желтком,
- Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,
- Что смоль, янтарь-икра, и с голубым пером
- Там щука пестрая – прекрасны!
Так не мог бы писать ни Тредиаковский, ни Ломоносов! Так мог писать только Державин – певец радостей бытия. Как никто другой, он умел брать слова, подобно живописцу, берущему на кисть краски, и писать словами стихи, похожие на живописные полотна… Смотрите, какие он создавал картины:
- На темно-голубом эфире
- Златая плавала луна:
- В серебряной своей порфире,
- Блистаючи с высот, она
- Сквозь окна дом мой освещала
- И палевым своим лучом
- Златые стекла рисовала
- На лаковом полу моем.
Именно так: не читайте, а – смотрите, ибо это уже не столько поэзия слов, сколько совершенства живописных красок. Впрочем, Державин не всегда подчинялся редактору – Львову:
– А кто сказал, что речь должна без ошибок быть? Скушно мне от слов, кои вылизаны, как мутовка старая. Нет, друг мой! Это чиновнику ошибаться нельзя, а творцу даже полезно…
Да и сам Львов не чтил литературных канонов:
- Анапеста, Спондеи, Дактили
- Не аршином нашим меряны,
- Не по свойству слова русского
- Были за морем заказаны.
- И глагол славян обильнейший,
- Звучный, сильный, плавный, значущий…
– Этот глагол, – утверждал Львов, – чтобы в заморскую рамку втиснуться, ныне принужден корчиться… а Русь размашиста!
Поэты редко следуют по избитым в жизни путям.
Однако случилась самая банальная история…
Петербург был прекрасен! Прямые першпективы еще терялись тогда на козьих выгонах столичных окраин; трепеща веслами, как стрекозы прозрачными крыльями, плыли по Неве красочные, убранные серебром и коврами галеры и гондолы, и свежая невская вода обрызгивала нагие спины молодых загорелых гребцов…
На одной из линий Васильевского острова проживал сенатский обер-прокурор Алексей Афанасьевич Дьяков, и никто бы о нем в истории не вспомнил, если бы не имел он пятерых дочерей-красавиц. Так уж случилось, что девиц Дьяковых облюбовали поэты. Стихотворец Василий Капнист женился на Сашеньке Дьяковой, а Хемницер и Львов влюбились в Марьюшку; она из двух поэтов сердцем избрала Львова, после чего Хемницер уехал консулом в Смирну, где вскоре и сгинул в нищете и одиночестве. Державин, когда скончалась его волшебная “Пленира”, тоже явился в дом Дьяковых, где избрал подругу для старости – Дашеньку, но это случилось гораздо позже… А сейчас прокурор Дьяков мешал браку Маши со Львовым, который положения в свете еще не обрел, а богатства не нажил.
– Что у него и есть-то? Одно убогое сельцо Никольское под Торжком, а там, сказывают, болото киснет по берегам Овсуги, коровы осокой кормятся… Да и чин у него велик ли?
– Николенька, – отвечала Маша, – уже причислен к посольству нашему в Испании, а в Мадриде, чай, чины выслужит.
– Вот и пущай в Мадрид убирается, – рассудил непокорный прокурор. – С глаз долой – из сердца вон…
Не так думали влюбленные, и Львов предложил Маше бежать в Испанию, где и венчаться; но все случилось иначе. Была зима – хорошая и ядреная, солнце светило ярчайше, сизые дымы лениво уплывали в небо над крышами российской столицы. Сунув руки в муфту, Маша Дьякова уселась в санки.
– Вези к сестрице, – велела кучеру.
Но едва тронулись, как в сани заскочил друг жениха Васенька Свечин, гвардейский повеса и гуляка лихой, любитель трепетных сердечных приключений. Кучеру он сказал:
– Езжай в Галерную гавань, прямо к церкви. Там уже все готово и нас ждут. Будешь молчать – детишкам на пряники дам…
В тихой церквушке Галерной гавани Львов тайно обручился с Машей, которую Свечин тем же порядком и отвез обратно под родительский кров. Молодые люди дали клятву скрывать свой брак от людей и несколько лет прожили в разлуке, храня верность друг другу. А родители, не зная, что их дочь замужем, все еще подыскивали для нее богатых женихов; в доме Дьяковых гремели балы, ревели трубы крепостного оркестра, блестящие уланы и гусары крутили усы…
164 
