186 
– Здесь лежит дядя Резанов, и когда ты вырастешь, ты прочитаешь о нем в интересных книжках…
Но вот настали “времена всеобщей свободы и расцвета пролетарской культуры”: собор для начала разгромили, а внутри собора устроили комсомольский клуб. Потом взялись за кладбище, уничтожая могилы предков, и скоро на месте мавзолея и надгробия возник пустырь. Конечно, так долго продолжаться не могло, и в соборе разместили цех механического завода, а кладбище превратили в городскую свалку.
Ладно, думаю я, если вы дураки и Резанова не знаете, то, может быть, вам знакомо хотя бы имя гениального Мартоса, автора этого мавзолея? Нет, местные власти оказались умнее всех на свете – и даже Мартоса не пощадили. “Весь мир насилья мы разрушим до основания, а затем…” А что затем?
Затем, как я слышал, собираются вообще снести собор с лица земли, оставив ровное поле, и на месте кладбища желают соорудить торжественное здание концертного зала.
Чувствуете, читатель, как растет наша культура?
– Сначала собор и кладбище, потом клуб с площадкой для танцев, затем цех завода и свалки, а теперь мы пойдем слушать музыку.
Только нам-то от всего этого не до музыки…
Жизнь генерала-рыцаря
- Еще не поздно, есть о чем
- Нам вспоминать. Теперь два слова
- Скажу про Кульнева, – о нем
- Тебе, чай, слышать уж не ново?
Это из поэмы о Кульневе знаменитого финско-шведского поэта Иоганна Рунеберга…
Яков Петрович Кульнев – давняя любовь моя. Сколько волнений, сколько восторгов пережил я, узнавая о нем…
- Где Кульнев наш, рушитель сил,
- Свирепый пламень брани!
- Он пал, главу на щит склонил
- И стиснул меч во длани.
Так писал Жуковский; Денис Давыдов писал гораздо проще:
- О муза, расскажи, как Кульнев воевал,
- Как он среди снегов в рубашке кочевал
- И в финском колпаке являлся среди боя,
- Пускай услышит свет
- Причуды Кульнева и гром его побед…
Человеку нормального роста эфес сабли Кульнева доходил по плеча – Яков Петрович был великаном, души добрейшей и благородной. А вид имел зверский: нос у него громадный, от вина красный, весь в кущах бакенбард, зачесанных вперед от висков, а глаза – как угли.
Кульнев, презирая смерть, всегда шел в авангарде.
– Герой, служащий отечеству, – говорил он друзьям, – никогда не умирает, оживая духом бессмертным в потомстве…
И земля тряслась, когда он взмахом сабли срывал в атаку лавину гродненских гусар.
Еще юным поручиком Кульнев отличился при Бендерах, за что его свысока потрепал по плечу сиятельный Потемкин. А в кавалерийской лаве под Брест-Литовском Кульнев решил участь сражения – и его заметил Суворов. Под Прагой он первым ворвался на коне в город – ему был присвоен чин майора.
Майор был беден. Он шил себе гусарский доломан из солдатского сукна. Все деньги, какие были, отсылал домой. Кормился же из котла солдатского. Павел I, вступив на престол, издал приказ о количестве блюд по званиям: майор должен был иметь за столом непременно три кушанья… Император спросил Кульнева:
– Доложи – каковы три кушанья ты отведал сей день?
– Одну лишь курицу, ваше величество.
– Как ты смел?
– Виноват. Но сначала я положил ее плашмя. Потом смело водрузил ребром. И наконец безжалостно обкусал ее сбоку…
Брату своему Кульнев писал на Псковщину:
“Подражаю полководцу Суворову, и, кажется, достоин того, что меня называют учеником сего великого человека. А в общем, прозябаю в величии нищеты римской. Ты скажешь – это химера? Отнюдь, нет… чтение Квинта Курция есть беспрестанное мое упражнение!”
Громадная шапка густых волос рано поседела. В обществе он был хмур, сосредоточен и, кажется, несчастлив. Кульнев флиртовал немало, как и положено гусару, но безответно любил он только одну женщину. К сожалению, она принадлежала к титулованной знати, и он – гордец! – молчал о чувствах своих, боясь получить отказ…
Но вот запели трубы о войне – грянули походы по Европе против Наполеона.
В боевой жизни Кульнев преображался. Становился весел, шутлив, смеялся летящим ядрам; он слагал стихи друзьям. На гусарских бивуаках, в треске костров, немало поколочено бокалов, рыдали гитары и пелось, пелось, пелось… всю ночь!
186 
