211 
– У тебя под носом две длинные сосульки. Позавидуем старику Нарбонну! Глядя на него, можно судить, до какой степени мы все жалкие… Зато в Нарбонне сразу чувствуется хорошая порода королевских кровей!
Выдержка Нарбонна объяснялась скорее не “породой”, а именно тем, что он еще с Дрездена как следует подготовился к предстоящему “драпу” из России. В своих мемуарах князь Евстафий Сангушко честно признал, что живым бы в Польшу не выбрался, если бы не стащил шубу у графа Нарбонна. В оправдание Сангушко говорил:
– На моем месте любой бы стал воровать! После Смоленска я остался в одном мундирчике. А этот версальский франт набрал в Россию целый гардероб меховых вещей, словно Нарбонн заранее предвидел, что вся эта дерьмовая история с походом на Россию добром для нас не кончится…
Освободив свою родину, русская армия совершала поход по странам Европы, дабы избавить народы от гнета зарвавшегося корсиканца. Армия Наполеона, уже деморализованная, на глазах таяла за счет дезертиров, отставших и страдающих поносом… Наполеон снова вспомнил о Нарбонне.
– Граф, – сказал он ему, – я отдаю вам в команду саксонскую крепость Торгау, чтобы вы превратили этот цветущий городок в хороший лазарет для моих голодранцев. Зная вашу честность, поручаю вам и сбережение моей личной казны – в двадцать пять миллионов золотом. Сидите на сундуках с золотом и никого к моим сундукам даже близко не подпускайте…
2 ноября 1813 года началась осада крепости Торгау. Сидя на сундуке с золотом, отпрыск королевской династии Бурбонов умер от какой-то заразной эпидемии. Заменивший его генерал Дютальи, не желая пугать гарнизон признаками чумы, объявил, что граф Нарбонн упал не с сундука, а свалился с лошади, отчего и помер. Федор Головкин заключает: “Друзья, оплакивавшие кончину его, могли лишь радоваться тому, что Нарбонну не пришлось дожить до капитуляции крепости и испытать на себе презрение, с каким, наверное, отнеслись бы к нему победители…”
…Кто же выиграл от виленского визита Нарбонна?
Выиграли, как это ни странно, мы – русские…
На другом конце Европы М. И. Голенищев-Кутузов вел трудные переговоры с турками; победами своей армии он уже принудил Турцию к миру, но великий визирь настаивал на продолжении войны, ибо султан выжидал скорейшего вторжения Наполеона в пределы России. Наполеон убеждая султана отбросить русских от Дуная, а он будет ожидать янычарские орды на берегах Западной Двины, откуда они пойдут совместно грабить Москву…
Михаил Илларионович оказался хорошим дипломатом. Визит Нарбонна в русскую ставку он представил как проявление самых добрых, самых мирных намерений Наполеона, и турки, решив, что Наполеон отказался от похода на Россию, мир подписали. Наполеон исчерпал весь ругательный лексикон: “Поймите вы этих собак, этих болванов турок! – кричал он. – У них особое дарование быть битыми…”
Мир, заключенный Кутузовым, был для России необходим.
Он был ратифицирован в той же Вильне всего лишь за один день до нашествия Наполеона, и теперь Дунайская армия могла загасить костры на бивуаках; она тронулась от извилин Дуная в глубь центральной России, чтобы усилить отпор врагам, а сам Кутузов вскоре принял главное командование.
Остальное слишком известно…
“Мир во что бы то ни стало”
Две старые картины тревожат мое воображение… Первая – верещагинская. “Мир во что бы то ни стало!” – сказал Наполеон поникшему перед ним Лористону, посылая его в тарутинскую ставку Кутузова. Вторая – художника Ульянова, она ближе к нам по времени создания. “Народ осудил бы меня и проклял в потомстве, если я соглашусь на мир с вами”, – ответил Кутузов потрясенному Лористону…
Я вот иногда думаю: как много в русской живописи батальных сцен и как мало картин, посвященных дипломатии.
Где они? Может, я их просто не знаю…
Москва догорала. Во дворе Кремля оркестр исполнял “Марш консульской гвардии при Маренго”. Наполеон – через узкое окошко кремлевских покоев – равнодушно наблюдал, как на Красной площади его солдаты сооружают для жилья шалаши, собирая их из старинных портретов, награбленных в особняках московской знати.
– Бертье, – позвал он, – я уже многое начинаю забывать… Кто сочинил этот марш во славу Маренго?
– Господин Фюржо, сир.
– А, вспомнил… Чем занят Коленкур?
– Наверное, пишет любовные письма мадам Канизи…
211 
