Особенно,... 
229 
Но оплеуха, отпущенная русской дланью посланцу Наполеона, вызвала бурную радость на улицах Неаполя; стоило Долгорукому появиться в публике, как лаццарони кричали: “Чече, чече! Руссия – виват!..” Движение карбонариев затронуло не только парий общества, но даже аристократию, почему князь и не был удивлен словами итальянского генерала Караскозы:
– Друзья свободы приветствуют вас, и мы будем надеяться, что Россия поддержит наше стремление к единству…
Бенкендорф выложил перед Долгоруким письмо:
– Случилось худшее. Эксельман тоже прислал вам вызов на дуэль. Боюсь, подстроена непристойная ловушка…
Эксельман начинал письмо так: “Как французский генерал и подданный императора Наполеона, я преисполнен понятного негодования… имею честь немедленно просить у вас удовлетворения за оскорбление, нанесенное моему монарху”.
– Да, ловушка, – согласился Долгорукий. – Эксельман надеется добить меня, если это не удастся Дюрану.
Константин Бенкендорф быстро что-то писал.
– Кому? Куда? Зачем? – спросил его Долгорукий.
– Ему. Туда. Вызов, – отвечал Бенкендорф. – Вы берете на себя Дюрана, а я обещаю проткнуть графа Эксельмана…
“Смею надеяться, – писал Бенкендорф, – что после дуэли с князем Долгоруким вы дадите мне возможность исполнить священную для меня обязанность…” Пригласили и Строганова.
– Григорий Александрович, – сказал ему Долгорукий. – Дюран будет иметь двух секундантов – барона Форбена и того же Эксельмана, с моей стороны будет Костя Бенкендорф, вас прошу помогать ему в этом благородном занятии.
Строганов согласился, но предупредил:
– Как занимающий посольское место, вы лишены права принимать вызов на дуэль. Или вы уже получили отставку?
– Курьер скачет и будет скакать еще долго…
Дуэль была назначена на 5 января в 7 часов утра.
– Где? На берегу Аньяно?
– Нет. Внутри храма Сераписа в Пуццоли.
– Нашли местечко! – буркнул Строганов…
Перед поединком Долгорукий сказал Дюрану:
– Еще раз выражаю вам свое личное уважение, напоминая о том, что никакой лично вражды и неприязни к вам не имею.
– Благодарю, князь. Лучше приступим к делу…
Долгорукий обнажил клинок, украшенный славянской вязью по стали: “Умри, злодей…” Первый же выпад пришелся в грудь Дюрану. Долгорукий, явно щадя противника, быстро выдернул острие из его тела, а Строганов сразу вмешался:
– Кровь была, не хватит ли этого?
– Нет. Продолжим, – отказался Дюран…
Шпаги снова скрестились очень рискованно для Дюрана, и он, отбросив оружие, кинулся в объятия Долгорукому:
– Благодарю за честь! Я удовлетворен. Мы останемся друзьями… Не так ли, князь?
Тут вовсю разорался секундант Форбен:
– Скорее! Там убивают… Помогите же, вмешайтесь!
Оказывается, Бенкендорф с Эксельманом уже яростно бились на церковной паперти. Вот здесь была настоящая бойня…
Раненный в плечо, Бенкендорф искусно пластал воздух клинком, стремясь пронзить Эксельмана. Их пытались разнять, но Бенкендорф нанес еще два удара подряд – в шею и подле уха. Эксельман обливался кровью… Работая шпагой, Бенкендорф сначала вытеснил его с церковной паперти, а потом заставил отступить и далее – прямо на церковные ступени.
– Это было изгнание из храма торгующих и нечестивых, – сказал он друзьям, батистовым платком обтирая лезвие шпаги…
Только сейчас, когда все кончилось, прискакал генерал Караскоза и заявил от имени Мюрата, что он “не допустит дуэлей в пределах его королевства”. Долгорукий захохотал:
– Какая дуэль? Здесь собрались добрые друзья…
К нему, шатаясь, подошел Реми Эксельман:
– Князь! Отправляя вам вызов, я совсем упустил из виду, что вы, как официальное лицо, не могли принять его, пока не получите обратно верительные грамоты… Прошу извинить меня за оплошность и забыть о сделанном вызове.
Долгорукий пожал ему руку, липкую от крови.
– Впрочем, – сказал он, – я всегда к вашим услугам и готов скрестить оружие, когда вам будет угодно…
Но скрестить оружие с генералом Наполеона ему пришлось уже на заснеженных полях России!
По чину генерал-лейтенант, Каламбур Николаевич в войне с Наполеоном командовал пехотным корпусом, имя его не раз встречается в переписке фельдмаршала Голенищева-Кутузова Смоленского. Патриотизм Долгорукого был настолько высок, что от него долго скрывали известие о пожаре Москвы: думали, он не переживет этого… Но даже на полях сражений князь оставался верен чувству природного юмора, и до нас от тех лет дошли два его каламбура.
229 
