98 
— Мы прожили вместе два часа, а потом она умерла… папа… он всегда… никогда… Я думала, мама как фея, понимаешь? Какая может быть у феи могила? Но мама была живым, нормальным человеком, о котором все забыли…
Катя рыдала, Антон ее успокаивал и думал о легком сдвиге по фазе на идее умершей мамы, который произошел у девушки из-за потери невинности. Но Катя не переставала удивлять его. Высморкалась в его платок, вытерла глаза и спросила:
— Ты мне поможешь? Это очень важно.
— Если тебе хочется лунного грунта, то я тут же отправляюсь угонять космический корабль.
Катя шутке не улыбнулась, кивнула и опять спросила:
— У тебя есть деньги?
— Немного.
— Надо много.
— Сколько и зачем?
— Антон! Очень-очень тебя прошу: не выпытывай, просто помогай. Я потом… может быть… Идея! Давай продадим диадему? Где это можно сделать?
— Недавно я посетил ломбард…
— Отлично! — Катя вскочила на ноги и нетерпеливо потребовала: — Завтракай! Ты обычно долго ешь? Не очень долго? А можешь побыстрее?
* * *
В электричке Катя спала. У Антона, который держал ее за плечи, затекли руки, но он старался не возиться. Катин сон не был спокойным и тихим, она хмурилась, напрягалась и точно вела с кем-то трудный разговор.
— Это какой вокзал? — спросила Катя на перроне.
— Ленинградский.
— А где Казанский?
— Напротив, через площадь.
— Хорошо, нам туда надо, но потом. Сначала — ломбард.
В такси Катя на минутку стала прежней, прижалась к нему, зашептала на ухо:
— Ты меня прости за эгоизм и недомолвки! Я тебя очень люблю… я тебя люблю как-то сразу и полностью, даже говорить об этом лишнее, мне кажется. Я обязательно научусь хорошо готовить! Вот увидишь! Я всего добиваюсь, как папа… — запнулась она. — Через месяц будешь иметь на ужин утку по-пекински, брокколи в кляре с пармезаном. Ты любишь итальянскую или китайскую кухню?
— Я люблю тебя.
— Я знаю.
Приемщица в ломбарде, покрутив в руках диадему, равнодушно сообщила, что за бижутерию больше тысячи рублей не дают. Антон не успел рта открыть, как Катя обозвала приемщицу «непрофессиональным служащим» и потребовала заведующего.
Через несколько минут они сидели в кабинете начальника ломбарда — пожилого лысоватого еврея, который рассматривал диадему через увеличительное стекло, надетое на глаз, как у часовщика.
— Вещь аутентичная, — нетерпеливо сказала Катя. — Она есть во всех каталогах амстердамского общества ювелиров, называется «Диадема Кати».
— И свидетельство, паспорт на нее у вас имеется?
— Естественно! Но мы не продаем вещь, а закладываем, поэтому документы отдавать не обязаны.
— Вы знаете стоимость диадемы?
— В данный момент нас с вами должен интересовать размер залога, а не стоимость «Диадемы Кати», правильно? Хотя ваша процентная ставка…
Антон переводил взгляд с Кати на заведующего ломбардом, которые обменивались воспрос-ответами. Это были переговоры о сделке между дельцами, и Катя не выглядела наивной простушкой, скорее — гранд-дамой, знающей себе и сдаваемой вещи цену. Катя держалась уверенно и жестко. От ста тысяч долларов залога, требование — немедленно и наличными, цена все-таки сползла до восьмидесяти тысяч, которые, клялся и божился ломбардщик, он только и мог предоставить в течение получаса.
— Милый, я устала! — повернулась Катя к Антону. — Давай согласимся на предложение Марка Израилевича?
Его, оказывается, зовут Марком Израилевичем! Антон упустил момент, когда они знакомились.
— Пожалуй! — многозначно согласился Антон.
Но внутренне он паниковал: столько деньжищ! Сейчас Марк Израилевич уйдет за дверь и вернется с киллерами, или с милицией, или с чемоданом фальшивых купюр. Словно подслушав его терзания, Катя великосветски улыбнулась Марку Израилевичу:
— Надеюсь, вы не станете делать глупостей? Мой муж, — она показала на Антона, — и мой папа, чью фамилию я не рискую озвучить, не любят…
— Кидал, — подсказал Антон.
Катя явно не знала этого слова, вскинула в удивлении брови, но быстро вернулась в образ аристократки и приказала Марку Израилевичу:
— Пока мы вас ждем, пусть нам заварят… сварят… словом, подадут кофе!
Ломбардщик выскользнул за дверь, через несколько минут им принесли на подносе чашки с дымящимся кофе.
Когда они снова остались одни, Антон вздохнул:
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
98 
