Особенно,... 
174 
Но тут мощной грудью выступила вперед Глаша:
– А не дам по шкафам шарить! За что цепляетесь к хорошим людям? Или вам буржуев мало? Пришли незваны, наследили тут с улицы, нагаверзили… А кто вас звал-то сюда?
Ей (а не Коковцевым) предъявили ордер на обыск.
– Иди, иди… бог подаст! – отвечала Глаша, разъярясь.
Неизвестно, чем бы кончилась перепалка, но тут рабочий с наганом заметил на столе Коковцева два портрета офицеров, обвитые поверху единой черно-оранжевой лентой.
– Кто такие? – спросил он Коковцева.
– Офицеры флота его величества – мои сыновья.
– Та-ак… А вы – адмирал?
– Имею честь быть им.
При этом солдат пристукнул в паркет прикладом:
– В едином-то доме – и сразу столько контры!
– А где ваши сыновья сейчас? – спросил рабочий.
Коковцев объяснил – Цусимой и «Палладой».
– Ну, извините, адмирал, – сказал рабочий, засовывая наган за ремень. – Пошли, товарищи, тут нам делать нечего…
Коковцев все же был вскоре арестован, убежденный, что не обошлось без доноса соседей по дому, трясущихся от страха перед обысками. Временное правительство адмирал считал временным явлением в истории русской государственности, а его почти физиологическая ненависть к Гучкову заметно обогатилась еще презрением к сладкоглаголящему Сашке Керенскому. Даже в тюремной камере, затиснутый среди сенаторов и карманников, затертый между генералами и спекулянтами, Владимир Васильевич от своих убеждений не отказался:
– Паршивый адвокатишко! Нахватался разных словечек, будто сучка блох, и теперь мутит православных речами… Гадина!
Следователь ему попался из политкаторжан, возвращенный из ссылки буржуазной революцией, но кто он – эсер, меньшевик или анархист, – Коковцеву было глубоко безразлично.
– Почему дезертировали с флота? – первый вопрос.
– А кому служить, если флот отдали этому… Гучкову! – Относительно погон и прочих регалий военного человека Коковцев твердо заявил, что они необходимы. – Когда мы носили погоны, мы воевали. А теперь, когда с нас рвут погоны, вся армия разбежалась, флот попросту разложился.
– В этом вопросе с вами согласен, – сказал следователь. – Но советую все же исполнять приказы народа.
– Народ – это не власть! – отвечал Коковцев.– Назовите мне конкретно человека, за которым идти, и я… подумаю.
Придираться к его словам следователь не стал.
– Как вы отнеслись к отречению Николая Кровавого?
– Я не подпрыгнул от радости. Тем более не стал, как видите, Робеспьером или Маратом… Впрочем, – добавил адмирал, – я видел, что монархия не в состоянии выиграть войну.
– А если бы она оказалась к тому способна?
– Вы меня решили поймать на слове?
– Да нет. К чему же? Просто мне интересно.
– Конечно, я сражался бы под знаменами монархии.
– Этим-то вы мне и нравитесь, – улыбнулся следователь. – Другие, знаете, как? Попав сюда, начинают притворяться, будто с молоком матери всосали в себя революционные идеи. И какого ни спросишь, обязательно найдут родственника – революционера… Кстати, у вас таковых не сыщется?
– Слава богу, Коковцевы революцией не грешили…
На следующем допросе следователь снова вернулся к «Приказу № 1» по флоту и армии за подписью Совета рабочих и солдатских депутатов. Согласно этому приказу объявлялось равенство чинов, уничтожение всех знаков отличия, отмена отдания офицерам чести, а все действия начальников ставились под контроль нижних чинов. Коковцев ответил так:
– Если мне никогда не плевали в лицо, так высморкались в лицо этим приказом. С него и начался развал армии и хаос на флоте. Если масон Соколов, составлявший этот приказ, и хотел разрушить оборону страны, он этого добился. Железный крест от германского кайзера ему, негодяю, обеспечен!
– Вы правы, Владимир Васильевич, что «Приказ № 1» состряпан людьми, далекими от понимания военной службы… На прошлом допросе вы доказали, что среди ваших родственников никогда не было революционеров. Подтверждаете?
– Вне всякого сомнения. Не было и не будет!
– Так вот один обнаружился – ваш сын …
Это было так неожиданно, что Коковцев растерялся.
– А зачем ему это нужно? – спросил адмирал наивно.
– Узнайте у него сами… Вы свободны.
Арестованный летом и одетый очень легко, Коковцев был выпущен из тюрьмы осенью, в разгар боев при Моонзунде, и, шлепая по лужам, сильно озяб, пока под дождем пешком добирался до своего дома. Ольга Викторовна велела мужу снять мокрую обувь, дала ему сухие носки.
174 
