Особенно,... 
39 
Коковцев пожал плечами.
Вера Федоровна сказала:
– Надеюсь, если они и вставали ногами кверху, то прежде перевязывали себя ниже колен, дабы не потерять пристойности.
– Мама, ну как тебе не стыдно! – вспыхнула Оленька.
– Есть вещи, о которых вообще не следует говорить.
– Не следует, – согласился Коковцев. – Но ошибочно думать, будто все японки обязательно гейши. Японские женщины имеют очень много обязанностей. Я, например, видел гейш всего лишь раза три-четыре. Очень скромные и милые женщины…
Он уловил на себе скользящий взгляд Ольги. Конечно, мичман заметно выигрывал подле правоведа, лицеиста и ротмистра.
Из глубин веранды шумно вздохнула горничная Феня:
– Мне кум сказывал, будто япошки уж больно вежливы. А у нас, как пойдешь на рынок, всю тебя растолкают.
– Да, – подтвердил Коковцев. – Я только один раз встретил японцев, ведущих себя грубо на улице. Это случилось в Кобе. Мое внимание привлекла хохочущая толпа. В середине этой толпы сжалась от стыда несчастная японская женщина.
– Что же она сделала дурного? – спросила Ольга.
– Ничего. Но ростом была чуть выше полутора метров. По японским канонам такой рост для женщины – уже безобразие…
Лишь единожды из потемок сада выступила легкая тень Окини-сан с улыбкой на застенчивых губах. Но рядом сидела Оленька – цветущая, источавшая здоровую свежесть тела, и мичман отогнал нечаянную тоску. От станции крикнул паровоз.
– Я, кажется, засиделся, – извинился Коковцев.
Вера Федоровна не пожелала отпускать мичмана, пока ее дочь не предстанет в самом лучшем свете.
– Молодые люди давно ждут, когда ты споешь им. – Мать сама открыла рояль, указав дочери даже романс: – «Не верь, дитя, не верь напрасно…» У тебя это «не верь» всегда производит на мужчин несравненное впечатление!
Назло матери, капризничая, Ольга отбарабанила вульгарного «чижика». Ее глаза вдруг встретились с глазами Коковцева.
– Хорошо, – сказала она. – Не верить, так не верить…
- В отлива час не верь измене моря,
- Оно к земле воротится, любя:
- Не верь, мой друг, когда в избытке горя
- Я говорил, что разлюбил тебя.
Рояль звучал хорошо. Мотыльки бились о стекло лампы.
- Уж я тоскую, прежней страсти полный,
- Мою свободу вновь тебе отдам,
- И уж бегут с обратным шумом волны —
- Издалека к родимым берегам…
Это была победа! Откланиваясь Вере Федоровне, мичман испытал удовольствие, когда вслед за ним поднялась и Ольга:
– Как быстро стало темнеть. Пожалуй, я провожу вас…
Они спустились с веранды в потемки сада. Между ними бежал спаниель, указывая едва заметную тропинку.
– А сколько комаров! – заметил Коковцев. – Однажды в Киото, когда я гулял в храмовом парке, они, тоже облепили меня тучей. Но японский бонза что-то вдруг крикнул, и все комары разом исчезли. – У калитки он кивнул на освещенные окна веранды: – Эти вот… три идиота! Женихи?
– Да, – призналась Ольга. – Но вас они не должны тревожить. Ради бога, не надо: ведь вы лучше их.
Этой фразой она нечаянно призналась ему в любви.
– Я их всех разгоню, – торжествовал Коковцев.
– Стоит ли? – шепотом ответила Ольга. – Они исчезнут сами по себе, как и те комары, которых испугал японский бонза.
Коковцев нагнулся и взял спаниеля за мягкую лапу:
– Я верю, что ты не мог разлюбить меня… Это правда?
– Правда, – сказала Оленька, смутившись.
Когда Коковцев обернулся, возле калитки еще белело смутное пятно ее платья. Это напомнило ему Окини-сан, кимоно которой тихо растворялось в потемках гавани Нагасаки.
– Сайанара! – крикнул он на прощание…
Трое кавалеров плелись в отдалении. До столицы ехали в одном вагоне, но Коковцев не подошел к ним. «Каста есть каста. Пошли они все к чертям… сухопутная мелюзга!»
Вспоминая вечер на даче, он мурлыкал в черное окно:
- И уж бегут с обратным шумом волны —
- Издалека к родимым берегам.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Флот на Балтике имел две дивизии. В дивизии – по три эскадры. В каждой эскадре – два флотских экипажа, обслуживающих корабли теплокровной силой матросских мускулов и энергией офицеров. Экипаж по значимости приравнивался к полку. Балтийский флот имел двадцать семь экипажей, Черноморский насчитывал их с № 28‑го по № 37‑й, были еще – Сибирский, Каспийский, Архангельский, а выше всех стоял гвардейский экипаж.
Коковцев был причислен к 4‑му флотскому Экипажу, расквартированному в Кронштадте. Отпуск продолжался, и, не зная, куда деть свое время, мичман пришел в Морское собрание, уплатил вступительные взносы. Служитель спросил его:
39 
