Особенно,... 
34 
– Подозреваю, – толковала Елизавета, – что король и в церкви-то, кажись, не бывал ни разу! Фрицы берлинские новомодники в политике стали: чуть что понравится у соседа – берут силой, а сила в политике хороша лишь тогда, когда ты прав. Россия такую правду имеет: нам не бывать спокойными, пока не перельем бурду прусскую в мехи старые, где она и пусть себе киснет…
Вскоре Австрия с Францией заключили Версальский договор, и Великобритания тут же объявила войну Версалю (впрочем, эта война уже тянулась давно, сейчас ее закрепили на бумаге). Россия же спешно стягивала войска в Ливонии. Перекинув за плечи сапоги, шагали по весенним проталинам солдаты; прыгали по ухабам кареты с генералами; дремно выступали из дубров верблюды астраханские, волоча за собой по песку и кочкам «секретные гаубицы» – творение хитроумного Петра Шувалова.
Любимых ею гренадер Елизавета сама провожала в поход. В высоких ботфортах, при офицерском шарфе, в штанах и в треуголке с пышным плюмажем, императрица стояла у бочек с вином. От легкого утренника зарделись ее щеки – крепкие, как у деревенской молодухи. Гренадеры подходили к бочке по очереди. Тут она ковшик винца зачерпнет и руку протянет на закуску.
Солдат вино выпьет и уколет ей руку усами, целуя:
– Ну, уважила, Лисавет Петровны! Краса ты наша писаная…
К полудню от колючих поцелуев рука распухла, императрица уже нетвердо на ногах держалась. Все черпала да черпала из бочек, пока спьяна не утопила ковшик: увели ее, спать уложили.
Шведский граф Горн спрашивал у Елизаветы при свидании:
– Стокгольм обеспокоен: противу кого собираете войска?
– Исполните обязанность свою, – отвечала Елизавета, – и успокойте двор своего короля: никаких видов на Швецию мы не имеем. Нам другие сверчки в уши верещат – не ваши сверчки!
Горн поспешил успокоить своего короля и взволновал прусского (тайным шпионом которого он состоял). Фридрих окончательно убедился, что русские медведи вылезают из своей заснеженной берлоги.
В это смутное при дворе время, посрамленный и жалкий, Бестужев доверялся лишь одному Вильямсу.
– Какое несчастье для России, – говорил он, – что фаворитом у нас Шувалов: любит парижские моды, читает Вольтера и философствует с Ломоносовым о стеклах и звездах… Тьфу их, умников этих! То ли дело был свинопас Разумовский: бочку целую выдует, спать ляжет и ни во что не мешался.
В пику канцлеру началось быстрое возвышение Михаила Воронцова. Без стука вхожий к императрице, этот человек сделал «карьер» в два спохвата: женитьбой на буйной алкоголичке Анне Скавронской (что доводилась Елизавете сестрой двоюродной) и еще тем, что в памятную ночь переворота 1741 года, когда сшибали с престола малолетнего царя Иоанна Антоновича, Воронцов стоял на запятках саней дочери Петра…
В один из дней – весенний, ростепельный – на пороге кабинета Воронцова появился человек. Знакомый. Где-то вице-канцлер его уже видел. Тогда он был одет скромно, а сейчас – о боже! – каким франтом стал.
– Простите, сударь, я запамятовал ваше имя.
– Дуглас, – поклонился незнакомец с ухмылкой.
Времена изменились, и Воронцов встретил его как долгожданного друга. Не знал, куда и посадить Дугласа.
– Итак, дорогой библиотекарь, – спросил любезно, – какие издания в Париже вышли за последнее время?
Дуглас, торжествуя, извлек письмо.
– Лично от короля! – возвестил он.
Воронцов протянул руку, но Дуглас письма ему не дал.
– Лично императрице! – сказал он.
Вице-канцлер с опаской глянул на двери:
– Вы неосторожны. Я не могу поручиться, что нас не слышали слуги… Впрочем, – спросил он, – под каким соусом прикажете мне подать вас к столу императрицы?
– Хотя бы как путешественника.
– Государыня наша вояжиров не жалует. Это неудобно. А чтобы представиться ко двору, надобно иметь чин!
Чина тоже не оказалось, и Дуглас увидел, что Россия вдруг быстрее, чем он мог ожидать, стала снова уплывать от Франции.
– Ради высоких целей мира в Европе, – совсем увял Дуглас, – я согласен признать себя даже курьером из Версаля.
– Курьер не пройдет дальше лакейской… Ах, какая досада! – искренне огорчился Воронцов. – Все было бы так хорошо, и… нет чина! Извините, сударь. Вы будете моим дорогим гостем. Я весь к вашим услугам. Велите только – и любимую дочь подам с трюфелями. Но без чина, посудите сами, как же я введу вас в покои ее величества, помазанницы божией?
34 
