51 
Дорога, как он помнил, двухрядная, расплывалась в четырехрядную. Петров вел машину осторожно, на скорости тридцать километров. Чтобы не заснуть, включил громкую музыку. По счастью, ему не встретился ни один гаишник. Уже припарковываясь, Петров ослабил бдительность и въехал задним бампером в столб.
Зина услышала грохот и подскочила к окну.
Павел приехал. Кажется, он шатается. Вдруг поранился?
Зина распахнула дверь в ту секунду, когда Петров собрался надавить на кнопку ее звонка.
— Ты не разбился?
— Вдребезги. Надо поговорить. Пошли на кухню. Все российские люди общаются исключительно на кухне. Там решаются судьбы мира и отдельных граждан.
— Ты пьян? — подозрительно спросила Зина.
— В стельку. Но это даже хорошо. Садись, не стой. Ты у меня троишься. Может, в сидячем положении вас будет хотя бы двое.
Зина присела с другой стороны стола.
— Ты сейчас попросишь телевизор? — усмехнулась она.
Петрову было не до воспоминаний.
— Хуже, — заявил он. — Пункт первый повестки дня. — Петров поднял палец. — Что у нас на пункт первый? Ложки, задери их волк. Значит, так. Гришка теперь ими не торгует. Он надувает народ с помощью фирм по трудоустройству. Кого-то другого искать было некогда. И потом, мне самому твои ложки нравятся. Может, я их коллекционировать буду или дарить приятелям. У тебя водки нет?
— Есть, но я тебе не дам.
— Ясно. Хотел для храбрости. Пункт второй: я в тебя влюбился. Как дурак. Нет, как полный дурак.
— В меня влюбиться может только дурак? — снова усмехнулась Зина, но сердце у нее оборвалось.
— Нет, подожди, я что-то не то сказал. Не сбивай, когда тебе в любви объясняются. Я двадцать лет этого не делал, отвык, форму потерял. Понимаешь, ты необыкновенная. Я все время хочу тебя поцеловать. Такая идея фикс и днем, и ночью. Больше ночью. Какого черта ты вышла замуж за водолаза?
Ладно, не кривись, не буду о твоем муженьке говорить. Я буду говорить о тебе. Ты необыкновенная.
Мне все время хочется тебя поцеловать.
— Это ты уже говорил.
— Да? А то, что с каждым днем ты мне кажешься все красивее, говорил? Дорогая моя, любимая…
Петров потянулся к Зине через стол. Она отпрянула, он едва не свалился со стула.
— Ладно, не бойся. — Петров обрел равновесие. — Понимаешь, все люди ищут смысл жизни.
Ну да, я пьян и говорю высоким стилем. А какого черта они еще ищут? Я тоже искал. Куда-то лез, придумывал, визжал от восторга, когда у меня получалось. Зачем? Леший его знает. А потом встретил тебя и понял, что ты и есть этот смысл. Все элементарно просто. Женщина любимая, дети. Я тебя полюбил в тот момент, когда увидел, как ты кормишь Ваню и Саню.
— Не ври, — нахмурилась Зина, — скажи еще, что когда коляску на пятый этаж тащил. И вообще, этот разговор ни к чему. Зачем ты его завел?
— Затем, что терпеть больше нету мочи. — В последнем слове Петров сделал не правильное ударение, и это навело его на свежую мысль. — Выходит, чтобы тебя разлюбить, я должен, как Анфиска, обосс… оконфузиться? — подобрал он слово.
— Какая еще Анфиска? — Зина встала. — Ты меня в свой гарем приглашаешь?
Зина хотела ласково успокоить Павла, но ее задело упоминание очередной девицы.
— Нет, я должен объяснить тебе глубину наших с Анфисой чувств, — пьяно твердил Петров. — То есть ее отдельно, а моего отдельно. — Он взмахнул руками и снова чуть не свалился со стула.
— Лучше уходи сейчас. Ты предаешь нашу дружбу, — сказала Зина.
— Да не хочу я с тобой дружить! — вскрикнул Петров.
— Не кричи, детей разбудишь.
— То есть хочу, — зашептал Петров, — но еще больше хочу спать с тобой.
— Нахал!
— Я люблю тебя.
— А я тебя не люблю.
— Да, — кивнул Петров, — это я уже слышал.
Ему стало так горько, что захотелось плакать.
Краешком сознания, не затронутого алкоголем, он догадался, что пустить слезу — это уже слишком.
Петров закусил губу и, шатаясь от стенки к стенке, добрался до выхода.
Он с трудом попал ключом в замочную скважину и открыл дверь. Несколько минут сражался с пальто, которое никак не хотело сниматься. Победил, и желание всплакнуть прошло. Он повалился на диван не раздеваясь.
* * *
Зина кружилась по комнате и напевала вальс Штрауса: «Та-та, та-та-та!» Рассмеялась, схватила лохматого медвежонка, прижала его к груди и закружилась с ним.
— Он меня любит! Любит! Батюшки, как мне хорошо!
Она подскочила к зеркалу, уставилась на свое отражение. Распрямила плечи, вытянула шею и чинно повернула голову направо, потом налево.
51 
