140 
– Я виновата перед тобой, – тихо отвечала Элиана. – Еще тогда, в девяносто третьем, когда ты утешал меня в тюрьме, а потом спас мне жизнь, и мы провели нашу первую ночь, я поняла, что тебя невозможно сравнить ни с кем. Мне сразу стало ясно, что ты за человек и какой ты мужчина, но я не поняла, что по-настоящему люблю и всегда любила только тебя!
– К чему все эти слова! – прошептал Бернар, наклоняясь к ней. Он поцеловал ее так, как целовал прежде, и Элиана поняла, что ее ждет та самая ночь, о какой она уже не смела мечтать.
– Я прошу тебя лишь об одном! – вымолвила она. – Я хочу, чтоб отныне мы поселились в Маре, там, где я родилась. Я желаю начать все сначала.
Она произнесла последнюю фразу, вовсе не думая о том, возможно ли такое – начать новую жизнь. Но заново открывать самого себя человек способен до бесконечности – в этом она убеждалась не раз.
– Хорошо, – отвечал Бернар, – я сделаю все, что ты скажешь, любимая!
Через несколько дней Элиана почувствовала себя значительно лучше и встала с постели. Хотя забот значительно прибавилось, Бернар не позволял ей слишком сильно себя утруждать. Они вместе навестили Ролана, а затем занялись переездом в Маре. Внутренняя отделка особняка сильно пострадала, на ее реставрацию требовалось время, и супруги ограничились тем, что перевезли мебель и прочие вещи и навели в комнатах относительный порядок.
…И вот она стояла возле окна в своем старом доме и, как ей казалось, – на пороге чего-то нового.
Сейчас Элиана думала о том, что жизнь, в рамках которой вращается она сама и все, что вокруг, – всего лишь первый, самый тонкий слой бытия и вечности, и существует еще много других, в которых правят неизвестные людям силы и вершатся неведомые деяния, что рядом живет и будущее и прошлое, невидимые волны которого омывают островок, на котором ютится настоящее, одномоментное, крошечное, подобное золотой песчинке. Но если положить эту песчинку на одну из чаш весов, на которых решается судьба мира, она перевесит Вселенную, ибо только она – зерно сути, а остальное – миллионы ушедших веков, и тайна грядущего – лишь ее отражение.
Таинственный свет луны и звезд мягко ложился на ее плечи, стекал вниз невесомыми, прозрачными струями. Вокруг стояла удивительная тишина, рожденная присутствием того тайного, что не произносится, что сокрыто в почти неуловимых жестах, взглядах, украдкой бросаемых из-под ресниц, в мыслях, которые витают на самой границе сознания.
Отпуск Бернара почти закончился, сегодня была их последняя ночь.
– Как жаль, что нас постоянно разделяют расстояние и время! – печально произнесла Элиана.
В самом деле, они не были вместе не менее года и когда увидятся вновь? Сколько ночей ей предстоит провести в слезах, страдая от бессильной жажды его объятий?
– В этом есть своя положительная сторона, – отвечал Бернар, пытаясь обратить все в шутку, ибо затронутая Элианой тема была слишком болезненна для них обоих. – Я до сих пор не утратил способность наслаждаться тем, что кажется людям обыденным и привычным. Чистая постель, домашняя еда – для меня роскошь! А за ночь с тобой я вообще готов отдать полжизни! Одно плохо, – прибавил он, – дети растут без меня.
– И я меняюсь, – сказала Элиана, поворачиваясь к нему лицом.
– Нет, – возразил Бернар, обнимая ее, – ты остаешься прекрасной!
«Странная пора – ночь, – подумала женщина, – душа обнажается, и становится понятно, что таится в глубине – сомнение, раскаяние или страх. Или любовь. Мы вслушиваемся в безмолвие ночи и улавливаем звук своего внутреннего голоса».
Они так и не сумели заснуть до самого рассвета: то говорили, то отдавались страстному порыву, превращавшему их в единое целое. Элиана наслаждалась поцелуями Бернара, настойчивыми, жгучими и в то же время такими нежными, и, словно сквозь сон, слышала его жаркие слова:
– Я не могу жить без тебя, дорогая!
– Я так счастлива, – тихо промолвила она, прижимаясь к нему всем телом, и в этот миг ей казалось: время все уничтожит, сотрет в порошок, спалит дотла, а пепел развеет по ветру. Перед ним все бессильно, все, кроме настоящей любви.
Наступил неминуемый час прощания. Бернар сидел на краю постели, а Элиана продолжала лежать, изящно изогнувшись, подперев голову тонкой рукой. Ее распущенные волосы, золотящиеся в сиянии лампы, рассыпались по плечам и спине, ткань сорочки обрисовывала гибкую талию и нежную округлость груди. Вокруг пламени кружились мошки и ночные мотыльки; в их прозрачных крылышках отражался свет, отчего они казались маленькими летающими огоньками.
140 
