Особенно,... 
162 
Он встал на ноги, потом приподнял Элиану и прислонил спиною к дереву. Видимо, ей стало совсем плохо, потому что она не двигалась. Ее глаза были закрыты, а лицо – безжизненно бледно.
Пятеро мужчин молча враждебно следили за его действиями. Затем один из них знаком велел Бернару подойти ближе и наотмашь ударил его кулаком по лицу. Бернар пошатнулся, но не упал и, гордо выпрямившись, продолжал стоять перед теми, кто считал его своим смертельным врагом. В его взгляде не было злобы, ненависти или страха, лишь спокойная обреченность, да еще тревога – не за себя, за судьбу Элианы.
Мужчины переглянулись и обменялись несколькими фразами на своем странном языке. Один из них рванул мундир Бернара за пуговицы, и Бернар, чтобы избежать чужих прикосновений, принялся расстегивать его сам. Он уже слышал об их излюбленном способе мучить противника. Обычно русские раздевали французов догола и закапывали в снег или же били до полусмерти плетьми. Он не боялся, нет. Он только не хотел, чтобы это видела Элиана.
Бернар снял мундир, простой солдатский мундир, в который переоделся при отступлении, (тогда ему было немного стыдно, но он знал, что желание выжить порой требует и не таких жертв) расстегнул сорочку, и тут ему сделали знак остановиться. Коренастый плотный мужчина с окладистой бородой вопросительно кивал, показывая на Элиану.
Бернар был уверен, что они не понимают по-французски, так же как он не знает их языка, и все-таки произнес:
– Я француз. Это моя жена. Мы возвращаемся в Париж. Мы хотим умереть на родине.
Он повернулся к Элиане и приложил руку к своему сердцу. Потом показал на себя и провел ребром ладони по горлу. Затем вновь кивнул на Элиану и помотал головой, одновременно сложив ладони, как их обычно складывают в мольбе. И взгляд у него при этом был такой, от которого, как говорят, «могли заплакать даже камни».
Он пытался объяснить, что любит эту женщину, и просил ее пощадить.
Мужчины посмотрели друг на друга, потом принялись спорить. Один что-то с ненавистью выкрикивал, а другой подошел к Элиане и заглянул в ее лицо, потом ткнул в нее пальцем и, посмотрев на Бернара, сделал жест, будто качал на руках ребенка. Бернар показал пять пальцев, и мужчина сокрушенно помотал головой. В следующий момент он вынул из-за пазухи меховые рукавицы и бросил на снег, кивком приказав поднять, а после, подумав, стянул со своей шеи пуховый шарф и тоже протянул Бернару. Мгновение человек смотрел в глаза человека, потом один поклонился с искренней благодарностью и глубоким чувством вины, а второй отвернулся.
Порою великодушие унижает, иногда оно бывает сродни мести, но чаще вызывает преклонение, восхищает и еще – преподносит незабываемый урок. Бернар понимал, насколько смешанны и противоречивы были чувства пощадивших его людей; ему тоже нередко приходилось испытывать нечто подобное, потому что война обладает способностью извлекать из глубин человеческих душ все самое темное и самое светлое.
Они ушли, вверив судьбы Элианы и Бернара природе и небесам, предоставив им право познать, что же все-таки властвует в мире: жестокость стихии, человеческое милосердие, злой рок или же Божья справедливость.
Элиана открыла глаза.
– Где они? – слабым голосом спросила она.
– Они ушли, – с облегчением произнес Бернар. – Ты можешь встать, дорогая?
– Да, – ответила женщина.
Она поднялась, опираясь на его руку, и они медленно побрели по глубокому снегу все дальше и дальше, вперед, к Неману – ледяной границе России с Польшей, через преграду холода и болезни, спасаясь от бегущей по пятам безжалостной убийцы-войны.
ГЛАВА IV
Впоследствии Элиана вспоминала все это как странный бредовый сон. Она шла, из последних сил цепляясь за жизнь, – так велик был страх остаться там, среди неподвижных и безымянных тел. Бернар был рядом, он перенес ее на руках через Неман, а потом они догнали обозы и вместе с ними вошли в Польшу, где удалось найти пристанище и получить кой-какую помощь. И все же ненависть к французам в завоеванных странах была велика, Элиана это поняла, когда они с Бернаром, усталые, голодные, полубольные, ходили из дома в дом и никто не хотел их впускать. По улицам Варшавы метались толпы озлобленных, потерявших человеческий облик солдат – французов и представителей союзных государств. По обочинам дороги валялись трупы, госпитали были забиты умирающими и тяжелобольными; в армии свирепствовали чесотка, дизентерия и тиф.
162 
