5

Злость Ирины не улетучилась, бешенство не рассосалось, но ноги понесли к старухе. Ноги врача, привыкшего оказывать помощь страждущим, не слушались сознания, хотя и оно принадлежало тому же врачу.

Ирина взяла Степанову за руку, чтобы посчитать пульс. На секундную стрелку часов смотреть не понадобилось – пульс был крайне частым, сердце билось как у кролика.

„Капли или укол? – размышляла Ирина, возвращаясь к столу и роясь в своей сумке. – Капли, пожалуй, слабоваты будут“. Она достала бутылочку со спиртом, намочила ватный тампон, протерла руки. Вытащила из бумажной упаковки одноразовый шприц, разбила ампулу, набрала лекарство. Еще один тампон смочила спиртом, подошла к Степановой, задрала юбку, протерла бедро, сделала инъекцию. Лучше бы, конечно, в ягодицу. В бедро гораздо больней, но ворочать Степанову не хотелось, да она и не пикнула.

И Мария Петровна, и Ирина переживали странное раздвоение личности, точнее – раздвоение тела и сознания. Ирина действовала как врач-робот, профессионально, не испытывая сострадания к своей так называемой матери. Мария Петровна смотрела на дочь как на спустившегося с небес долгожданного ангела, но заговорила по привычке язвительно:

– Если думаешь, что я сейчас разрыдаюсь и стану описывать, как страдала без тебя все эти тридцать лет, то ты ошибаешься.

– А если ты, в свою очередь, надеешься, что я горевала без мамочки, то тоже ошибаешься. Я вообще не собиралась знакомиться с тобой. Угораздило тебя перейти в эту поликлинику и жить на моем участке! Никто не хочет больше подменяться, идти к тебе по вызову – ты всех достала.

– Мексиканский сериал: мать и дочь встречаются после долгой разлуки. Господи, тебе через три недели исполнится тридцать!

– Чуть больше, чем тебе по медицинской карточке.

– Это я в одну фирму собиралась устраиваться. У них знаешь как, только молодые да резвые нужны.

– Зря очковтирательством занималась? Не взяли?

– Почему? Взяли, но потом об этом. Расскажи, как ты жила…

То ли укол начал действовать, то ли Мария Петровна сама справилась с громадным стрессом, но ее сознание возвращалось в тело.

– Как ты жила после двенадцати лет? – повторила она.

– Почему именно после двенадцати? – пожала плечами Ирина. – Грудничковый период или начальная школа тебя не интересует? Ничего я рассказывать не буду! И вообще мыльной оперы не получится!

– Ты моя дочь…

– Только в биологическом смысле! За давностью лет сей факт принимать во внимание смысла нет. Я сейчас ухожу. Станет плохо… Да что тебя учить! Тебе „скорую“ вызвать не привыкать.

Мария Петровна медленно встала, держась за подлокотники кресла, не опуская их, стала двигать кресло. Загородила дверь и снова уселась.

– Ты никуда не уйдешь, пока мы не поговорим!

Путь к выходу был для Ирины отрезан. Не драться же с матерью! Ирина поймала себя на том, что мысленно называет Степанову мамой. Только бы вслух не вырвалось! Когда это началось? С первых минут общения, с чаепития? Не важно! Главное – не оговориться! Не сболтнуть лишнего! Не показать, что рада ее поступку – баррикадированию двери. Теперь есть повод задержаться и высказать все, что накипело за многие годы. Возможно, и выслушать…

– Ирочка! Я очень тебя прошу поговорить со мной и…

– Как ты не понимаешь? Мы друг для друга давно умерли, еще в роддоме. Я родилась – ты умерла. Ты родила – я умерла. Только так! Мне это в детстве здорово помогало.

– А мне ничего не помогало. Только сумасшедшая работа.

– Не ври!

– Перед тобой – как перед Богом!

  16