Особенно,... 
101 
Изъявив, таким образом, желание броситься под колесо истории, Константинов сорвал довольно неуверенные аплодисменты, поскольку его конечная цель — отставка президента — многим, по вполне понятным причинам, показалась жалкой и не очень серьезной. Стоило ли вообще собираться ради отставки Ельцина? Нужны более грандиозные планы!
Гораздо большими аплодисментами, почти бурными, приветствовали слова генерала Макашова о том, что «армия не будет защищать президента, который предал свой народ и Вооруженные силы!»
Товарищ Зюганов выступал со скорбным лицом, объявив, что «прошло всего чуть больше года (с момента бегства КПСС), но за это время мы потеряли государственность». Потеряв пост секретаря РКП, Зюганов считал, что это конец русской государственности. Его очень радовала перспектива создания мощной коалиции национал-большевизма из фашистских и коммунистических группировок, вождем которых он не видел никого, кроме себя. Недаром все теоретические работы нового марксистского вождя сводились к тому, что Россия — это традиционное «государство вождя», чуждая любой демократии — этой гнусной выдумке сионизирующей буржуазии.
Однако на пост вождя было слишком много охотников, чтобы так просто уступить его товарищу Зюганову.
Константинов по старой привычке сказал несколько «теплых» слов в адрес коммунистов, и был горячо поддержан поклонниками Адольфа Алоисовича, которые читали работы фюрера только в той части, которая касалась евреев. Если бы они прочли некоторые размышления Гитлера о коммунистах, то узнали бы много для себя полезного. В частности, им стало бы известно мнение фюрера о том, что наиболее ретивые члены национал-социализма пришли в гитлеровское движение именно из коммунистической партии как наиболее близкой по духу.
Сергей Бабурин, выступая на учредительном съезде ФНС, напомнил собравшимся, что «мы собрались для того, чтобы осуществить идею, которую в свое время не смогла реализовать группа „Союз“ затем — фракция „Россия“ и, наконец, все патриотические организации — объединить усилия во имя возрождения единой многонациональной Родины».
Слово СССР Бабурин не назвал, но зато дал рецепт, как этого объединения можно достичь: восстановлением практики госзаказов и распределения.
Другими словами, Бабурин предлагал вернуться в старое, доброе тоталитарное прошлое, когда государство заказывало танки и ракеты, а ввезенное с Запада продовольствие распределяло таким образом, что со всей России переполненные поезда мчали в Москву миллионы людей за колбасой и маслом. Больше их купить было негде на всем пространстве великой России, если не считать партийных спецраспределителей, о которых большинство собравшихся в зале сохранили самые лучшие воспоминания (а некоторые втихаря пользовались ими и до сих пор).
Выступление Бабурина, хотя и воспринималось собравшимися положительно, не вызвало особых эмоций, поскольку осторожный депутат тщательно избегал экстремистских призывов и воинственных воззваний, на которые психологически был настроен зал. Кроме того, он лишь вскользь проговорил о том, ради чего, собственно, все здесь и собрались. Для того, чтобы создать мощную единую организацию, нечто вроде новой, но, разумеется, гораздо более сильной «Русской Правой». Ибо, как заметил красный вождь Зюганов, цитируя Ленина, «организацию можно победить только организацией».
Об этом было поручено сказать главному редактору газеты «День», бывшему сионисту, бывшему «соловью Генштаба», а ныне свихнувшемуся от крутых поворотов судьбы, а потому ставшему идеологом непонятной идеи, которую он и сам был не в состоянии сформулировать, Александру Проханову.
Поведав залу, что «в России хорошо только крысам и воронам» и сорвав по этому поводу бурные аплодисменты, длинноволосый идеолог призвал к примирению «красной и белой идей», что привело к принятию специальной резолюции о преодолении раскола 1917 года. Отныне, при создании Великой России, объединенный народ станет черпать обеими чашами — «красной и белой» — и пить из обоих колодцев.
Провозглашение подобного примирения было скорее идеалом, к которому следует стремиться, нежели реальностью. Если все «белые» патриоты видели себя наследниками «белогвардейцев», то коммунистическая «красная» оппозиция считала себя наследниками «большевиков», которые могли еще примириться с далеким прошлым, но ничего не собирались уступать в настоящем и тем более — в будущем.
101 
