Особенно,... 
123 
Услышав свою фамилию, Бабурин, настроение которого и так уже было испорчено, раздраженно закусил губу, придавая своему лицу провинциального Мефистофеля совершенно зловещее выражение. Он не любил Зюганова, как не любят друг друга люди с одинаковыми ухватками, приобретенными в разных отделах одного и того же ведомства. Зюганову еще в системе КПСС удалось пройти славный путь от инструктора до заместителя заведующего идеологическим отделом ЦК КПСС. Уже была квартира в номенклатурном доме, машина с шофером, право входить в высокие кабинеты, решать чужие судьбы. Его уже знали в лицо даже члены Политбюро.
Именно Зюганов один из первых догадался, что Горбачев и Яковлев — агенты ЦРУ, губящие партию по приказу из-за океана. Почуяв неладное, в страхе потерять завоеванные привилегии, Зюганов стал одним из инициаторов создания Российской компартии, надеясь, помимо всего прочего, осуществить мечту, свойственную всем мелким чиновникам из ЦК: стать членом Политбюро. И Зюганов стал им. Пока РКП Зюганова становилась на ноги, лихорадочно отписывая на себя золотишко и имущество умирающей родительницы КПСС [3], подоспел августовский путч, который Зюганов встретил с восторгом, о чем свидетельствует масса документов от секретариата РКП и лично от товарища Зюганова, посланных в адрес ГКЧП и в низовые структуры своей партии. После провала августовского путча Ельцин запретил РКП, но через некоторое время, благодаря энергичным усилиям председателя Конституционного суда Валерия Зорькина, эта преступная организация снова была легализована, дав возможность Зюганову вынырнуть из политического водоворота, увлекающего его и его идеологию в канализацию истории.
Нахальный, но неумный демагог, он если чем и отличался от Бабурина, то лишь инстинктом хитрой осторожности, приобретенной в коридорах ЦК КПСС. Этот инстинкт, очень похожий на крысиный, почти безошибочно подсказывал Зюганову, когда нужно юркнуть в какую-нибудь щель, чтобы снова оттуда появиться с громкими воплями о нарушении свободы и удушении демократии. Эти крики из уст профессионального партаппаратчика Зюганова, чья партия в течение почти целого века душила свободу и демократию всеми методами вплоть до массовых убийств миллионов ни в чем не повинных людей, выглядели еще более карикатурными, чем в устах Бабурина, который, в конечном итоге, был всего лишь искалеченным коммунистической системой сибирским мальчиком с несколько повышенным комплексом неполноценности, что никак нельзя считать недостатком.
Между тем, Зюганов кончил свою речь с балкона, уступив место следующему оратору, которые выступали непрерывно. Бабурин подошел к нему и тихо сказал: «Савостьянов в здании».
В глазах Зюганова мелькнул испуг: не задержался ли он в Белом Доме, не будучи депутатом, больше, чем нужно. Но ведь сегодня всего лишь 22 сентября, в то время как…
Сиплым шепотом спросил Бабурина: «Зачем? Не знаешь?»
«К Баранникову пришел. Не знаю зачем», — ответил Бабурин.
«Один?» — спросил Зюганов, оглядываясь по сторонам с выражением тревоги на своем квадратном лице партидеолога, которому он постоянно, но тщетно пытался придать мину важного глубокомыслия.
Бабурин ничего не ответил, а только стрельнул глазами в сторону. Зюганов взглянул в этом направлении и увидел, как на балкон выходит Савостьянов в сопровождении двух человек в одинаковых черных пальто. Шеф столичного КГБ явно кого-то искал, медленно проходя по балкону за спинами вопящих в микрофоны народных трибунов. Те, кто его узнавал, как и Зюганов, начинали испуганно оглядываться по сторонам или прижиматься к стенам. Почти все помнили, что указ президента снял с них депутатский иммунитет, а те, кто им никогда не обладал, имели еще большие основания для беспокойства.
Савостьянов покинул балкон и вышел на пандус огромного здания.
Моросил дождь со снегом, усиливался холодный ветер. В нескольких местах на Краснопресненской площади жгли костры. За пеленой дождя тенями чернели толпы людей. С балкона надрывался громкоговоритель. Где-то исполняли гимн СССР: «Нас вырастил Сталин на верность народу!»
Савостьянов оглянулся по сторонам и, наконец, увидел того, кого искал.
В обществе нескольких офицеров на пандусе стоял подполковник Терехов. Савостьянов направился к нему и, мягко взяв под руку, увлек за собой. Несколько офицеров из «Союза» бросились было за ним, но сопровождавшие Савостьянова двое преградили им дорогу: «Спокойнее, ребята, ничего страшного».
123 
