118 
– Ему отселе от нас не уйти, – говорили куринцы…
Но Кази-мулла решил пробиться или умереть с честью.
Неподалеку от Жукова он вдруг выскочил из башни, а шашки мюридов рассекали перед ним коридор, ведущий к спасению. Удары солдатских штыков повергли имама наземь, но в тот же миг шашка Шамиля опустилась на голову Жукова… Последнее, что запомнилось в этой сече, так это имам Кази-мулла, который одной рукой рвал на себе бороду, а второю рукой показывал на небо, где его ожидали веселые волшебные гурии.
Шамиль тогда спасся! Но был спасен врачами и Жуков, а барон Розен добился для него “прощения” свыше, о чем Иван Петрович известил жену с лазаретной койки. Конечно, одинокой и красивой женщине было в Казани нелегко, возле нее увивалось немало всяческих донжуанов, кто студент, кто офицер, кто знатный барин, но Елизавета Федоровна вела себя безупречно, отчего в казанском обществе она завоевала всеобщее уважение…
– Скоро ли увижу его ? – томилась она вечерами.
– Терпи, – отвечала Мамаева, раскладывая пасьянс. – Вот и карты показывают тебе скорое свидание с королем…
Только на исходе 1833 года Жуков был уволен из армии “по домашним обстоятельствам” с чином штабс-капитана в отставке. Сын Варвары Мамаевой вспоминал: “Первое свидание Жукова с женою произошло в нашем же доме… но такие сцены описать невозможно – их можно только прочувствовать”.
Декабристу было дозволено проживать в своем Сергиевском имении Лаишевского уезда Казанской губернии, в которое он и отъехал с женой и ребенком, а въезд в губернские города России был ему запрещен. В густейших и дремучих лесах затерялась деревушка дворян Жуковых, и казалось, что в этих лесах навеки затеряются и они сами, все равно безмерно счастливые оттого, что они снова вместе – навеки, верные прежней клятве.
Царствование Николая I уже близилось к печальному завершению, когда Иван Петрович вдруг появился в столице и даже не один, а с детьми, рожденными в лесной глухомани. С помощью петербургских родственников он устроил дочь в Смольный институт, а сыновей определил в кадетские корпуса (никакой иной судьбы, кроме офицерской, он им и не желал!). Когда же дети были пристроены, из Третьего отделения ему учтиво напомнили, что он по-прежнему остается на подозрении – как “прикосновенный к тайным обществам”, и жандармы попросили его удалиться из Петербурга обратно в свое Сергиевское имение.
Темный лес снова укрыл Жукова в своей непроходимой глуши, где он был всегда счастлив от большой и сильной любви…
1847 год стал последним годом, когда имя декабриста Жукова удостоилось упоминания в государственных документах. Далее мы ничего не знаем о нем, и ответ на молчание, давно тяготящее нас, следует искать на старинных сельских погостах.
Где они, эти поваленные бурей кресты?
Если так можно выразиться, то декабристам, сосланным в Сибирь, “сильно повезло”: среди них оказался великолепный художник Николай Бестужев, оставивший нам громадную галерею портретов своих собратьев по несчастью. Зато иные из декабристов, заброшенные в дальние гарнизоны, остались как бы “безликими” – нам отказано видеть их “в лицо”.
Вряд ли, я думаю, уцелели изображения Ивана Петровича и Елизаветы Федоровны Жуковых. Да, вряд ли…
А может, и так, что где-то в краеведческих музеях нашей захудалой провинции еще висят их неопознанные портреты с неизбежной – почти трагической! – этикеткой:
НЕИЗВЕСТНЫЙ ХУДОЖНИК
ПОРТРЕТ НЕИЗВЕСТНОГО
И ПОРТРЕТ НЕИЗВЕСТНОЙ.
А как бы мне хотелось увидеть их.
Любящих!
Демидовы
Об уральских горнозаводчиках Демидовых у нас написано очень много, и по книге историка Евг. Карновича “Замечательные богатства частных лиц в России” можно видеть, что, сколько бы они ни транжирили, их капиталы не убывали, а, наоборот, возрастали.
Николая Никитича Демидова, посланника во Флоренции, мы вспоминаем от случая к случаю: он известен тем, что после пожара 1812 года одарил Московский университет уникальными коллекциями минералов, раковин, чучел птиц и зверей, положив начало музею; во Флоренции же он выстроил дом для сирот и престарелых, отчего там и площадь называлась Демидовской, украшенная памятником жертвователю из белого мрамора: Демидов был изображен в тоге римского патриция, обнимающим больного ребенка. Николай Никитич умер в 1828 году.
118 
