65 
– Доложи, братец, что ее старый друг Морголи, ничего от нее не желая, хотел бы только поздравить ее с успехом.
Швейцар удалился, а вернувшись, принес ответ Мины:
– Госпожа велела сказать, что незнакомых людей она не принимает и просит более ее не беспокоить…
Вот те на! Это заело Морголи, и он, сунув в лапу швейцару полтинник, стал убеждать его, чтобы снова поднялся к своей госпоже, ибо нехорошо забывать старых друзей, тем более… Но тут откуда-то с антресолей раздался голос самой Мины:
– Степа, что ты там размусоливаешь? Кулак есть, так и гони этого проходимца – в три шеи!
Конечно, светский Петербург давно привык ко всяким “шалостям” самого императора, потихоньку сплетничал об амурных делишках его придворных. Дошли слухи до Николая I, что та бедная девица с Песков слишком хорошо устроилась в своей жизни, и он сказал Адлербергу, чтобы связь с нею он “узаконил”:
– Эту чухонскую Аспазию, дружок, надо выдать замуж, и чтобы я больше не слышал о том, как ты ее балуешь…
Слово сказано – к исполнению, и стал граф Адлерберг подыскивать “жениха” для своей ненаглядной Миночки, чтобы она, душечка, осталась довольна – не женихом, конечно, а непременно им, его сиятельством. Жених требовался гадкий, противный, отвратительный, нищий, задрипанный, хорошо бы еще и сопливый… Такого найти всегда легче! В почтовом департаменте давно прозябал жалкий и лысенький старикашка, уже не чаявший, как ему дотянуть до пенсии, чтобы в отставке чайком баловаться да завести в утеху себе канареечку.
Был он срочно изъят из канцелярии и предстал перед грозные очи графа – напудренного, нафабренного, нарумяненного.
– Назовись, – потребовал он, – ибо всех насекомых я в своем департаменте помнить не могу… да и не собираюсь помнить.
– Бурков Тимофей Иваныч… честь имею! А состою в чине коллежском при разбирании депеш по алфавиту адресатов.
Словно выбравшись из гоголевской “Шинели”, Бурков взирал на Адлерберга преданно, помаргивая слезившимися глазками.
– Коллежский, а ты в статские не желаешь ли выползти?
Одинокая слеза сорвалась с дряблой щеки Буркова:
– Шутить изволите, ваше сиятельство? Да кто ж меня, при алфавите состоящего, в статские советники произведет?
– Я произведу, – отвечал Адлерберг, – но с одним непременным условием. Служить в новом чине ты, братец, в Сибирь отправишься, но прежде обязан жениться…
– Свят-свят-свят! – перекрестился Тимофей Иванович. – Да какая ж дура на меня польстится? Эвон сколько здоровенных бугаев по коридорам департамента так и сигают, так и мечутся вверх-вниз по лестницам, так и скачут… только не ржут еще! Почему ж вы меня в женихи выбрали? Да и хороша ли невестушка?
– Во… такая! – изобразил Адлерберг нечто эфемерное в воздухе, словно обрисовывая соблазнительные женские контуры. – А коли откажешься от такой прелести, – заключил граф, – так я тебя, сморчок, задвину в чин титулярный… навоешься!
До самой свадьбы Бурков даже не видел своей невесты, а когда рассмотрел ее в церкви, стоя под венцом с нею рядышком, тут ему захотелось и большего – не только чина. Воспылал он надеждой показать прыть молодецкую, только бы поскорей церемония кончилась. За свадебным столом, устроенным за счет Владимира Федоровича, чиновники почтового департамента орали “горько”, Бурков целовал свою избранную через воздушную кисею флера, готовясь свершить супружеский подвиг…
Но тут граф Адлерберг спросил своего адъютанта:
– Любезный, а что карета? Подана ли?
– Так точно. Лошади заранее овсом откормлены.
– Тогда пора уж нам кончать эту свадьбу…
Тут адъютант выманил жениха на улицу и затолкал его в карету. Бурков начал рыпаться, говоря, что главной обязанности по отношению к невесте еще не исполнил, на что адъютант его сиятельства мудрейше ответствовал:
– Ты, дурак, чин получил?
– Премного благодарны… не ожидал!
– А если в чин попал, так какого еще рожна тебе надобно?
– Должен же я, как христианин, перед супругою долг исполнить. Ведь даже не облобызал нареченную.
– Меня облобызай – и катись!
– Куда, господи?
– Как и договорились… в Сибирь!
И покатил несчастный управлять таежной почтой, выписывая газеты волкам и медведям, а Мина Ивановна, получившая от него фамилию, осталась процветать на берегах Невы в немалом чине статской советницы. Вдруг нагрянула в Петербург ее сестра Александра Ивановна Родзянко, сообщившая, что полковник умер, оставив ей в наследство 230 крепостных душ:
65 
