177 
— Скажи, Тереза, теперь это дело прошлого… Как же случилось, что ты осталась одна? Это человек ушел от тебя, когда узнал о ребенке?
Тереза смотрела своими темными глазами куда-то сквозь него.
— Нет, — ответила она, — о ребенке он не знал. Но если б узнал, ничего бы не изменилось. Он просто с самого начала не думал оставаться со мной навсегда. — И, подумав, прибавила:— Но и я не любила его, это был какой-то мираж, не больше… Я уже не могу представить его рядом с собой. Он мне не нужен, мне вообще не нужны мужчины, Даллас! Знаешь, я пришла к выводу, что им от женщин надо только одно, от чего у нас потом бывают всякие неприятности.
«Странно, — подумал Даллас, — она говорит со мной так, будто я не мужчина. Хотя, в общем, так оно и есть».
— Не все такие, — сказал он.
— Разумеется, я не имела в виду тебя, — заметила Тереза, и лицо Далласа дрогнуло, — а вот возьми Аллена, мужа Айрин.
— Аллен не такой уж плохой человек. Во время пожара он спас много людей.
— Аллен?! — изумилась Тереза. — Никогда бы не подумала! Вот если б ты спас кого-нибудь, я бы не удивилась.
— Я на такое вряд ли способен, — сказал Даллас, а сам подумал о смуглокожем незнакомце, фамилию которого успел позабыть. Сумел ли он выбраться из леса? Выжила ли та девушка? Жаль, но этого он, скорее всего, никогда не узнает.
— Значит, ты считаешь Барни неприятностью? Я думал, все женщины хотят иметь детей.
— Я не хотела. У каждого свой смысл жизни. Для кого-то это дети, для других — нет. Мне было бы проще одной.
— Может быть, когда-нибудь ты выйдешь замуж и изменишь свою точку зрения…
Тереза качнула головой.
— Ни за что! Я сама себе хозяйка, делаю что хочу или что могу. И дети мне больше не нужны.
Даллас смотрел на нее глазами, цвет которых напоминал теперь цвет выжженной солнцем листвы.
— А вдруг найдется человек, который примет на себя все заботы о жизни, а на твою долю достанется одна только радость?
— Ты думаешь, такое возможно?
— Не знаю.
Даллас печально вздохнул. Он мог бы стать для нее таким человеком. Смог бы раньше, когда был здоров. Он хотел жениться на Терезе, строил планы их совместной жизни, он сделал бы все для того, чтобы она была счастлива. Он вспоминал, как они гуляли, болтали, целовались. Тогда казалось, что весь мир принадлежит им двоим, а теперь он смотрел на голые стены замкнутого пространства и уже не верил, что это было.
Тереза поднялась с места. Она подумала, что, может быть, нужно взять Далласа за руку или коснуться его волос, но не осмелилась этого сделать. Сейчас он казался таким отстраненным от действительности, словно неподвижным было не только его тело, но и душа. Что-то остановилось в нем, а возможно, даже умерло, ушло навсегда.
— Я еще приду к тебе, — пообещала Тереза.
— Не надо, — ответил Даллас, — не приходи.
— Почему?
— Мне больно видеть тебя. Извини, Тереза, но больше нам правда не нужно видеться.
Она стояла, не зная, что сказать.
— Иди, — тихо промолвил он.
— Мне очень жаль, Далей!
— Я понимаю.
— До свидания.
— Всего тебе хорошего! Прощай! — Она чуть не заплакала.
— Не говори так!
— Так надо, — твердо произнес он, и она почувствовала в его голосе силу, — так будет лучше для тебя и для меня.
— К тебе заходит кто-нибудь? — тихо спросила Тереза.
— Конечно. Соседи, товарищи. Я не одинок. И не надо ни о чем волноваться.
Когда она ушла, Даллас не выдержал. Он лежал и чувствовал, что по лицу текут слезы. Это случилось впервые, раньше он никогда не плакал.
Зачем жить, если все кончено? Он бы сумел умереть и таким образом избавиться от мучений, но было жалко мать. Сильвия не раз умоляла: «Сынок, только ничего не сделай с собой, я этого не вынесу!» И поэтому он терпел.
Даллас солгал, сказав, что к нему постоянно кто-нибудь заходит. Первое время действительно заходили довольно часто. Сначала он радовался, но потом понял, что ему неприятны эти посещения. Он не мог спокойно смотреть на этих людей, здоровых, умеющих радоваться жизни, а они в свою очередь испытывали неловкость в его присутствии, не знали, как себя вести, что говорить. Пытались подбодрить его, но в их глазах Даллас видел жалость и страх, потому что он являл собой живой пример того, как совершенно здоровый человек может внезапно превратиться в полного инвалида. И их слова не вдохновляли его: он знал, что проще всего рассуждать о мужестве отчаявшихся тем, кто никогда ничего подобного не испытывал.
177 
