Последние отзывы

  69  

Господин в черных очках взял в руки пузатую бутылку, внутри которой находилась модель кристалла каменной соли. Это был куб, составленный из белых и красных шариков, скрепленных с помощью множества палочек. Каждый, кто брал бутылку, вероятно, спрашивал, как этот куб мог попасть в сосуд с таким узким горлышком. Однако господина в черных очках подобные пустяки не интересовали. Он встряхнул бутылку, подул в нее и заявил:

— Кому-то, видимо, было нечего делать, вот он и решил убить время. Для чего все это нужно?

Марцелан лишь слегка удивился, взял бутылку и поставил ее на место. Господин в черных очках сказал: — Я бы хо тел взглянуть на лепесток, перышко или цветок с какой-нибудь далекой планеты. Нет ли у вас чего-то в этом роде? Пан Марцелан молча показал на витрину, где под стеклом лежали семена, раковины, камни. О происхождении их свидетельствовала табличка, прикрепленная рядом.

— Здесь написано, что они со звезды Акшонар. Вы это серьезно? Могли бы вы сказать, где находится эта звезда?

Пан Марцелан неожиданно улыбнулся и погладил витрину. Думая о чем-то своем, он, казалось, не заметил язвительного тона господина в очках.

— Говоря «звезды», я имею в виду планету. Я знаю, что звезды раскалены, каждая из них — это солнце, мать своих планет. Скорее даже не мать, а раскаленное лоно. Я знаю, что на Солнце жизни быть не может, но даже если бы она была, мы не смогли бы узнать об этом с помощью своих органов чувств. Жизнь на звезде может быть Лишь плодом нашей фантазии.

Марцелан открыл стеклянную крышку витрины, словно приглашая: «Пожалуйста, смотрите!» Господин в черных очках будто ожидал этого жеста — быстро схватил первое попавшееся перышко:

— Это же перо из хвоста зимородка, алцеде аттис! Он свивает гнезда у рек, откладывая по пять-семь яичек. Ловит под водой рыбок и хотя бегает плохо, но в воду бросается стремглав. Рыбаки его обвиняют в том, что он губит молодь…

Потом пришелец стал вынимать одну за другой раковины, давая каждой из них латинское название. Его. прикосновение окончательно разрушило остатки романтического ореола. Латынь как бы надевала на предметы скучные маски.

— Все эти вещи, — сказал он наконец, — появились на нашей планете. Природа Земли создала их так же, как вас или меня. Они земного происхождения и не имеют никакого отношения к звезде, название которой вы изволили придумать.

Пока произносились эти суровые слова осуждения, на лице пана Марцелана не дрогнул ни один мускул Наконец, пан Марцелан ответил:

— Я хочу задать вам вопрос, уважаемый господин. «Земля» — единственное имя нашей планеты?

— Конечно. Как же иначе она может называться?

— У нее есть еще тысяча других имен. Миллион! И каждое имя — истинное! — Я знаю лишь одно имя — Земля! Все остальные — вымысел и ложь! — Она наречена Землей, мой милый. А как планета она не имеет собственного имени…

— Но вы же сейчас сказали, что их у нее миллион! В этот момент я выскочил из своего угла. И тут господин в темных очках заметил меня. Он живо подошел ко мне, словно заранее заручился моей поддержкой. Радужное сияние подбадривало меня. И я сказал:

— Поэт может утверждать, что у Земли есть миллион имен, он может даже придумать для нее имена, которые будут звучать так же нежно, как имена любимых. Любой бухгалтер или ревизор будет вправе опровергнуть его, но поэт останется поэтом…

Господина очках, распространявших радужное сияние, нахмурился, а старый Марцелан зарделся. Вот видите, в свои сто лет он еще умел краснеть, этот старик, в душе оставшийся ребенком.

— Ну, это уж вы чересчур! — воскликнул он. — Когда-то и я писал стихи, но это были плохие стихи. Не знаю, может ли плохой поэт считаться поэтом. Вероятнее всего, нет…

— А меня сейчас больше интересует, с какой целью этот господин пришел сюда, — сказал я.

Пришелец весь как-то сник. Радужный блеск его очков погас, в них осталась лишь тьма.

— Я, господа, — сказал он грустно, — психолог Центра по устранению моральных дефектов. Моя специальность — человеческая ложь. Я всегда появляюсь там, где оскорбляют истину! Я защищаю правду, вступаюсь за нее, убеждаю в ее правоте, разоблачаю ложь. Иногда мне приходится нелегко, так как не все категории лжи пока известны. И я был убежден, господа, что ваша история со звездой Акшонар — просто обман общественности. Однако я не знал, какие цели вы при этом преследуете. Теперь я это понял. Для поэзии святы и горькая истина и возвышенная ложь. Но я не разбираюсь в поэзии — до сих пор мне приходилось сталкиваться с прозаическими вещами. Я изучил до тонкостей все теории лжи, все разновидности лжелогии. Но где кончается ложь и где начинается поэзия или, простите, наоборот — этого я не знаю. Мне здесь делать нечего, и я ухожу. Будь по-вашему — пусть Земля называется миллионом имен, данных ей поэтами!

  69