Особенно,... 
139 
– Вы, кажется, загрустили, штабс-капитан?
– Задумался.
– О чем же?
– Неужели после войны, учитывая мои сахалинские заслуги. Академия Генерального штаба не примет меня в число своих слушателей без экзаменов по иностранным языкам?
– Не примет, – ответил Полынов. – Там слишком большой конкурс желающих обменять гарнизонную жизнь на блистательное представительство русской военной мысли. Я бы на вашем месте срочно обвенчался с Клавдией Петровной, чтобы она разговаривала с вами только на французском или немецком.
Темнело. Быков затеплил огарок свечи:
– К сожалению, нам не до венца. А я, наверное, не умею открывать для любви сердца женщин.
– Чепуха! – возмущенно ответил Полынов. – Каждый мужчина должен сам открывать для любви сердце любой женщины.
Горько усмехнулся в ответ штабс-капитан, оберегая среди ладоней, как цветок, колебания слабого огонька.
– Научите, как это делается? – спросил он.
– Очень просто! Любая женщина – как несгораемый шкаф еще неизвестной системы. Я подбираю к нему отмычки, а потом ковыряюсь в его потаенных пружинах. Раздается приятное: щелк! – и дверь сейфа открывается, как и сердце женщины.
– Опять шуточки! Вы можете быть откровенны?
– Конечно.
– Однажды вы засиделись в лавке Найбучи, допоздна беседуя с Клавдией Петровной.
– Не ревнуйте, – ответил Полынов. – За эту беседу ваш несчастный Пигмалион уже получил оплеуху от своей Галатеи.
– Но о чем вы беседовали с Клавочкой?
Последовал честный ответ Полынова:
– Госпожа Челищева спрашивала меня: стоит ли ей довериться вашим чувствам и принять ли ваше предложение?
– Что вы ответили ей тогда?
– Я сказал, что вы принадлежите к очень сильным натурам, которые способны перенести любые удары судьбы, но вы никогда не сможете пережить своего поражения.
Лицо Быкова неприятно заострилось, покрываясь глубокими тенями, как у мертвеца. Он загасил свечной огарок.
– Я вас не понял, – было им сказано.
– Наверное, меня поняла Клавдия Петровна.
– И какие же она сделала выводы?
– Вот об этом вы спросите у нее сами…
Передышка в боях затянулась. Полынов вскоре навестил Быкова с «франкоткой» в руках; его сопровождала Анита.
– Вы не будете возражать, если я схожу на разведку к северу, в сторону Онора? За меня вы не бойтесь.
– Я не за вас боюсь, а за вашу спутницу.
Анита вдруг шагнула между ними.
– Со мною ему нечего бояться, – гордо заявила она.
Взявшись за руки, словно дети, они не спеша удалялись в сторону леса, и Клавдия Петровна сказала Быкову:
– Не правда ли? Он сделал из девчонки свою собаку.
– Да нет, – печально ответил Быков. – Это скорее женщина, уже осознавшая свою великую женскую власть над мужчиной, и мне порою кажется, что Полынов уже начал ее побаиваться. Я бы тоже не пожалел денег, чтобы купить такую вот… собаку!
Клавочку подобное объяснение не устраивало:
– Успокойтесь! Я вашей собакой никогда не стану…
* * *
После боя на реке Найба отряд перебрался на другой берег. Наверное, капитан Таиров мог бы и не форсировать реку, он и сам не знал, зачем это делает, поступая иногда по соображениям, очень далеким от тактики. Сказывались давняя усталость, постоянный голод, вечные страдания от гнуса, краткие сны на сырой земле – люди двигались скорее по привычке, уже вяло соображая, зачем и куда бредут, лишь бы не стоять на месте.
Шум речной воды усыплял, хотелось лечь.
– Сколько ж можно еще таскаться? – спрашивали матросы.
– Может, и выйдем на Быкова.
– А где он, отряд-то евонный?
– Не просто ж так ведут. Наверное, знают.
– Откуда им знать-то? Сами плутают…
Капитан Таиров забрался с офицерами на горушку, оглядываясь по сторонам, и скоро из цепи охранения послышалась учащенная пальба. Не успели дружинники опомниться, как японцы открыли по ним огонь со всех сторон сразу.
– Окружают… окружили! – раздались крики.
Архип Макаренко вспоминал: «Мы отбивались всеми силами, но через полчаса мы имели уже много потерь и стали ослабевать. К японцам же еще подошли подкрепления, так что их стало сотни четыре, если не больше». Матросы в ряд с дружинниками палили из берданок, но патроны им были выданы еще старинные, начиненные дымным порохом, и струи дыма, плававшие над травой, сразу называли японцам цель – для верных поражений. Увидев себя в кольце врагов, люди стали метаться, иные вскакивали, чтобы бежать, но тут же падали, остальные ползали возле тел погибших товарищей, вжимаясь в землю. Таиров, по-прежнему стоя на пригорке, вдруг стал размахивать полотенцем, крича:
139 
