165 
Немец стянул с головы шлем, размашисто стряхнул с него воду. Он был невысок ростом, худощав, на вид ему можно было дать лет сорок. На низкий, выдвинутый лоб оберста свисала мокрая, косо подстриженная челка.
Достав платок, Штюрмер вытирал кровь с раненой шеи и равнодушно посматривал на матросов.
Вспоминая школьные уроки по немецкому языку, Сережка сказал:
— Сейчас мы вам сделаем перевязку. Неожиданно оберст заорал, выпучивая глаза:
— Я член национал-социалистской партии Германии и не позволю врагу бинтовать мои раны. Хайль!..
— Ах, вон он какой! — вскипел торпедист Фролов. — Тогда запрем его, ребята, в гальюн: пусть там «на толчке» кричит свои хайли да хохи. Ничего, не подохнет! И обыщем как следует.
Спокойно стоял матерый нацист, когда отобрали у него парабеллум. И весь взвился на дыбы, когда Ромась расстегнул ему тужурку. Но крепки матросские руки, сорвавшие с груди оберста ожерелье из темных и гнилых волчьих зубов.
— Плохой ты ас, полковник, если в амулетки веришь, — сказал Сережка, и немца увели…
А боцман лежал, вытянувшись между торпедными аппаратами, и чья-то рука уже закинула его брезентом. Сережка встал на колени и открыл лицо старшины. Тарас Григорьевич был как живой, только нос у него по-мертвецки заострился, а глаза, прикрытые тяжелыми веками, казалось, все еще смотрят вдаль. «Сынок, взгляни, что-то грудь жжет», — вспомнил Сережка и, сдержав слезы, закрыл боцмана брезентом.
— Веди катер, — сказали ему, — больше некому…
Мотористы дали ход.
Внутри катера раздался настойчивый стук. Пришел Ромась, держа в зубах ленты бескозырки, чтобы ее не сорвало ветром.
— Поди успокой оберста, — сказал он, — а я постою за рулем…
Когда к Никольскому вернулось сознание, он в первую очередь вызвал к себе Сережку.
— Это ты, боцман? — спросил он, чуть повернув голову к двери.
Сережка шагнул к койке:
— Вы ошиблись, Глеб Павлович. Это я, Рябинин.
— Ты будешь хороший боцман, — улыбнулся Никольский. — А я вызвал тебя вот зачем: когда подойдем к пирсу, доложи контр-адмиралу обо всем, а я… я не могу сегодня…
— Есть! — ответил Сергей.
Никольский закрыл глаза, долго лежал молча.
Потом спросил:
— Где идем?
— Проходим мыс Цып-Наволок.
— Катер сумеешь ввести в гавань? — спросил лейтенант.
— Сумею. Сделаю все, как вы учили.
— Дай воды.
Стуча зубами по железному ободку кружки, офицер напился и в знак благодарности коснулся руки юнги.
— Ты, Сергей, мне нравишься, — сказал он.
Сережка смутился:
— Я, товарищ лейтенант, не делаю ничего особенного.
— Это верно. — Никольский улыбнулся усталой улыбкой. — Все у тебя получается очень просто и… как-то очень хорошо, мой милый…
Вскоре «Палешанин» миновал остров Кильдин и, рыча приглушенными моторами, вошел в Кольский залив. Чайки летели навстречу, волны сделались глаже и слабее. По обоим бортам поплыли скалистые берега. Разворот — и катер входит в узкий каменистый рукав гавани…
— Ромась, садись за пулемет! — говорит Сережка, уводя катер от разрушительных бурунов.
Затянутая сизым дымком гавань неожиданно открывается за поворотом, плотно заставленная кораблями. Сережка видит на причале сутуловатую фигуру контр-адмирала и направляет катер прямо к нему, вводя «Палешанин» между бортами кораблей.
Рев моторов внезапно стихает, и тогда над гаванью наступает тишина, прерываемая только криками чаек да плеском воды о камни. Быстро ставится трап. Сережка дует в свисток, отдавая команду «смирно», а сам начинает подниматься на причал.
Санитары уже выносят из рубки катера Никольского. Носилки, покачиваясь, плывут вдоль причала. Контр-адмирал движением руки останавливает их и подходит к раненому лейтенанту.
— Поздравляю вас, — говорит он, — с присвоением вам внеочередного звания старшего лейтенанта…
Потом оборачивается к Сережке и, резко поднося ладонь к виску, пристально смотрит на юношу. Притихшая гавань ждет. Кажется, что смолкает даже плеск воды, чайки и те кричат реже. Сережка стоит на мокрых досках причала уверенно и прямо.
— Товарищ Рябинин, за отличные боевые действия и привод катера в базу выношу вам благодарность и представляю вас к ордену Отечественной войны первой степени.
И над причалами, над морем, над заснеженными вершинами сопок разносится звонкий юношеский голос:
— Служу Советскому Союзу!..
Оглушительный прибой набрасывается на берег, чайки с громкими криками взмывают в небо.
165 
