Особенно,... 
190 
Однажды вечером Вареньке вроде стало легче, и, лежа на топчане, она с удивлением озиралась по сторонам, точно увидела впервые эти черные стены, этот закоптелый, грозивший обвалиться потолок и этого угрюмого матроса, сидящего на корточках у огня. Слабым движением руки она подозвала Мордвинова к себе, и он, присев у нее в ногах, стал тихо рассказывать о своем решении переправиться на материк.
Варенька часто закрывала глаза; думая, что она заснула, матрос несколько раз осторожно вставал, намереваясь уйти, но девушка каждый раз удерживала его, говоря:
— Нет, нет!.. Просто мне так легче…
И когда он замолчал, она посмотрела прямо в лицо ему усталыми, но по-прежнему ясными глазами.
— Яша, — сказала она тихо и спокойно, — сейчас что, вечер или утро?..
Он машинально посмотрел в окно: солнце светило ярко, и в этот момент ему показалось, что он не знает — что сейчас, утро или вечер; не знает — где он, и страшное ощущение одиночества потрясло все его существо.
— Вечер, — вздохнула Варенька, не дождавшись ответа; что-то похожее на улыбку отразилось на ее лице, и она, внятно отделяя слова, сказала: — Вечер и утро протягивают друг другу руки… Это я помню… все помню…
— Что? — спросил он, нахмурившись.
Варенька не ответила и, преодолевая боль, вдруг начала вставать с топчана. Мордвинов уложил ее обратно, прикрикнув:
— Нельзя!
— Теперь уже все равно, — спокойно отозвалась она, — ничего не спасет… я уж это знаю… Умру, Яша… Ты почему молчишь?
— Я слушаю.
— Так вот, — помолчав, продолжала она, — я это чувствую и потому прошу тебя передать… передай Пеклеванному, что, умирая, я… я вспоминаю…
— Ничего не передам, — сказал Мордвинов и встал. — Думайте о нем сколько хотите, а я ничего не передам/
— Яша, родной, умоляю тебя! — почти выкрикнула Варенька, пытаясь поймать его руку. — Выполни мою последнюю просьбу!..
— Нет! — громко сказал Мордвинов. — Не смей!.. Будешь жить — сама передашь… А жить ты будешь!.. Ты будешь жить! — повторил он несколько раз, как заклинание, и выбежал из дому.
…В эту ночь океан выбросил на скалы тяжелый ствол сибирской лиственницы.
В кают-компании крейсера «Святой Себастьян» шел вечерний спор о том, какие моряки самые лучшие в мире. Мнения по этому вопросу резко разделились. Одни утверждали, что самые смелые моряки — турки, другие — норвежцы, третьи говорили, что прекрасные моряки рождаются на Полинезийском архипелаге. А некоторые, иронически посмеиваясь, доказывали, что сейчас невозможно найти хороших моряков, ибо появление быстроходных кораблей и наличие на флоте непрофессионалов ведет к так называемому «обезлюдению» морей.
Спор затянулся до полуночи, когда с мостика поступил доклад о том, что на горизонте замечен плот с людьми. Все офицеры выбежали наверх с биноклями в руках.
На широком деревянном плоту, захлестываемом волнами, лежали два человека, а над ними возвышался резиновый плотик, поставленный вместо паруса. Но каково же было удивление англичан, когда они распознали в одном из людей женщину. Эта весть мигом облетела всю команду крейсера, насчитывавшую более полутысячи человек, и на палубу не поднялись только те, кто нес вахту в нижних отсеках. Многие, чтобы лучше разглядеть, взбирались на мостики и башни, густыми гроздьями повисали на снастях.
Боцман крейсера уже отводил от борта корабля стальную балку выстрела, на котором болтались, раскачиваемые ветром, веревочные штормтрапы и шкентеля с мусингами. Здоровенный негр-стюард во всем белом разбежался по балке до ее конца, лег животом, обхватив выстрел ногами, махал руками — хотел помочь.
И вот матрос на плоту встал и, взяв женщину на руки, ловко вцепился в штормтрап. Теперь все увидели, что это русский. Он не мог подняться наверх вместе с ношей, и негр, работая руками, сильными рывками подтянул его к самому выстрелу, который снова подвалили к борту. Десятки рук ухватились за одежду спасенных, вытащили их на палубу. А плот, подхваченный волной, ударился о борт крейсера и тут же рассыпался.
Мордвинову совали в руки шоколад, сигареты сыпались к его ногам сплошным дождем, кто-то уже подносил ему флягу с пахучим ромом. А он, не выпуская из рук Вареньки и боясь потерять в толпе матросов сутулую спину старшего офицера, шагал в корабельный лазарет.
Мордвинов сидел в кубрике за столом, на котором лежали распечатанные колоды карт и высились тяжелые сифоны с лимонной водой, когда его пригласил к себе командир крейсера. Матрос поднялся в офицерскую палубу. Над дверями салона светился сигнальный плафон с надписью: «Можно войти», — матроса, видно, уже ждали.
190 
