Особенно,... 
94 
— Нгала здесь! Нгала ждать вас!
Сначала вращающиеся круги, потом плавный хороводобъемов и цветов.
— Я рад видеть тебя, Нгала.
Голос Джима породил могучие артезианские фонтаны. С мучительным напряжением, подхлестывая непослушное тело всей силой воли, я заставил себя устремить глаза на возникшую перед нами статую из черного дерева, посеребренную луной. Лицо Нгалы было сероватым, какими всегда бывают лица чернокожих, когда они бледнеют от сильного волнения. Он открыл рот, но его губы так дрожали, что он не смог произнести ни слова, а глаза раскрылись так сильно, что белки, казалось, заслонили щеки и достигли бровей,
— Лнага, — выдохнул он наконец, отступая на шаг. — Лнага…
Я с удивлением повернулся к Джиму. Впервые с той минуты, как мы вышли к стене, окружавшей мертвый мир развалин, с той минуты, как луна залила нас своим кровавым светом, я посмотрел на его лицо. Потрясение было таким сильным, что у меня перехватило дыхание. Серые глаза Джима пылали тем же фиолетовым огнем, что и найденный нами гриб. Даже белки стали фиолетовыми. Золотые искры плясали в их фиолетовых глубинах, точно крошечные существа, наделенные странной самостоятельной жизнью. Вероятно, на моем лице отразилась идиотская растерянность, потому что Джим быстро шепнул мне:
— Не будь дураком, Вернон! Глаза тех, кто съел лнагу, тоже становятся лнагой. Иначе как же Нгала об этом догадался бы?
Цветные полотнища продолжали колыхаться, их пластичные сочетания складывались во все новые и новые композиции, которые заставили бы побледнеть от зависти любого художника-абстракциониста.
— А мои? — спросил я и сам не узнал своего сдавленного голоса.
— Представь себе, и твои глаза тоже.
Нгала смотрел на нас с суеверным почтением, не осмеливаясь подойти.
— Человек лнага могуч… Человек лнага — не человек… — бормотал он.
Я заметил, что мало-помалу звуки перестают вызывать прежнее волшебство красок. Теперь цвета казались мне более бледными, более прозрачными, и я подумал, не начинает ли действие яда слабеть, но тут же вспомнил, что звуки, преображающиеся в цвета, лишь сменили цвета, преображающиеся в звуки.
— Ну, и какие же еще сюрпризы заготовила нам лнага? — спросил я с глупой развязностью.
— Не будь таким легкомысленным, Вернон.
Джим проглотил этот яд раньше меня, и вполне естественно, что каждое изменение его действия он ощущал тоже раньше. Вот почему его тон встревожил меня. Я стал вслушиваться в свои ощущения еще более внимательно.
— Люди лнага… — бормотал Нгала. — И луна… полная луна…
Но его слова уже не порождали хоровода красок. Одни лишь глинобитные стены вздымались передо мной, залитые светом луны, и только теперь, когда пляска фантастических форм перестала отвлекать мое внимание, я почувствовал их странную, необычную красоту. Передо мной была крепость — нечто вроде города, окруженного стенами. Мы прошли через вход, похожий на древнюю триумфальную арку, и теперь шагали между высокими глинобитными домами, уставившими на нас зияющие окна. Кровли их провалились, и там, где они некогда опиралась на стены, глина была выщерблена и как бы изъедена невидимой прокавой времени. Дожди оставили свой след на красноватой массе, покрыв ее поверхность желобками, унеся деревянные и терракотовые украшения. Но одна желтая маска, вделанная в фасад, еще держалась там, куда ее поместили руки, ныне уже давно обратившиеся в прах. Все здания напоминали усеченные конусы, они были похожи на сборище вавилонских башен, перенесенных сюда с библейских равнин, а мы — на трех путников, заблудившихся среди лунных просторов.
— Мы должны попробовать, Нгала, — сказал Джим.
Чернокожий немного пришел в себя. Это был крепкий парень — такого мой дед Стюарт купил бы с закрытыми глазами. То есть я хочу сказать, что он лучше всех сумел бы ощенить великолепную мускулатуру и могучие плечи Нгалы. Но конечно, теперь все иначе, да и я был не у себя в Джорджии, а в таинственных глубинах Африки, в стране Нгалы, мечтая изучать ее историю. Собственно, именно поэтому он и пришел в наш лагерь и предложил помогать нам во всех наших изысканиях. Я-то был почти совершенно уверен, что он принадлежит к одной из тайных негритянских организаций: они просто кишели в этих местах и все боролись за независимость. Я хорошо знал черных, я жил среди них, и у меня была интуиция — может быть, наследственная, — которая помогала мне угадывать, что творится в их сердцах. Спокойное достоинство Нгалы могло объясняться лишь религиозной фанатичностью или недавно полученными знаниями о том, чего стоит человеческая власть. Я был склонен скорее принять второе предположение. Только наше совершенно неожиданное превращение в людей лнага смогло смутить его, пробудить в его душе атавистический страх — или, быть может, только робкое почтение.
94 
