Особенно,... 
43 
– Вот она! – сказал Игорь в полном изумлении.
Из банки торчала ложка. Половины варенья уже не было.
Финикин сразу полез на Колю Поскочина.
– Умника из себя строишь, а сам… Твое это было варенье? Тебе его прислали? Я вот сейчас как врежу…
Но тут прозвучал резкий голос Артюхова:
– Не тронь маленького. Что он тебе худого сделал?
– Как что сделал? Он же мое варенье слопал.
– Захотел и слопал. А тебя это не касается.
– Видали? Мое варенье едят, а меня это не касается.
– Дурак! – ответил Артюхов. – Ты еще жизни не видывал…
– А ты… Ты сам вор и другого вора покрыть хочешь.
Артюхов, побледнев, двинулся на Финикина:
– Слушай, ты! За такие слова я тебя так кокну по твоей банке, что из нее последнее варенье вытечет. Да, я крал. Чтобы не подохнуть. Но я копейки не украл с тех пор, как попал на флот…
– Кокну, кокну… Ишь кокальщик какой нашелся. Эво, старшина рядом стоит. Он тебя живо на отсидку отправит.
– Прекратите! – вмешался в спор Росомаха. – А то и правда возьму и обоих вас закатаю на гауптвахту… Кончайте баланду! Дело ясное. Юнга Поскочин, ты зачем чужое хватаешь?
Бедный «философ» горчайше разрыдался:
– Сам не знаю… сладкого захотелось… не удержался!
Росомаха еще крутил в руках липкую банку.
– Держи сам! – и сунул банку Финикину. – Юнга Поскочин, а тебе известно, что воровать нехорошо?
– Известно… конечно же! – отвечал Коля.
– А если так, то, выходит, действовал сознательно. Это как понимать? Всяких там Кантов изучаешь, а к себе философски отнестись не можешь… Чего молчишь? Отвечай.
Явился с танцев Колесник – заснеженный, румяный.
– Что за ярмарка? – удивился он с порога.
– Да вот… вора нашли, – мрачно пояснил Росомаха.
Из класса Колесника надрывно взывали к честности:
– Заодно и перышко поищите. Писать человеку нечем!
Савка слышал, как Росомаха тихо сказал Колеснику:
– Мне этого Канта, чтоб ему ни дна, ни покрышки, честно-то говоря, позарез жалко. Лучше бы он, сукин сын, слопал варенье, а банку в сугроб закинул…
Шепотком отвечал ему Колесник:
– У нас на крейсере такого Финикина давно бы в гальюн сунули и воду спустили. Поскочин-то – пацан. А кто не тягал варенья у бабушки из буфета?
– Сравнил. Дома высекут – и порядок. А здесь из-за такой ерунды может кончиться плачевно…
Савке стало безумно жаль Колю, и никак не укладывалось в голове, что он может украсть.
– Коля, – спросил он, – зачем ты это сделал?
Тот поднял лицо – страдальческое, в слезах:
– Да не вор же я… Просто сладкого хотелось.
Росомаха велел юнгам отходить ко сну, но кубрик еще долго бурлил, по углам ожесточенно спорили. Гнев рулевых, как ни странно, был направлен в основном против Финикина с его банками.
– Хозяин! – с презрением говорили ему. – Если б не твои сласти, так и позора не было бы. Нашли, что прислать, родители – варенье! Лучше бы гуталину для сапог прислали или порошку зубного, чтобы бляхи драить.
– Чего вы на меня-то накидываетесь? Я разве украл?
– Провокатор ты! – было заявлено от Игоря Московского.
– Я провокатор? – изумился Финикин.
– А кто же ты еще? Расставил свои банки и лижет. То малиновое. То вишневое. То собачье. Вот человек и не выдержал. А кто его подначил, как не ты?
Финикин отбивался, как мог:
– По-вашему, я всех должен угощать? Вас двадцать пять едоков в классе. Да по другому «борту» еще столько же облизывается. Моим родителям на полсотни ртов не напастись.
– Давись сам, – отвечали ему юнги. – Только слопай поскорее и кончай эту канитель. Не порти нам настроение.
– Дневальный! – требовал Росомаха. – Гаси свет!
Один лишь Джек Баранов отмолчался в этих спорах.
– А ты что? – спросил его Савка.
– У меня на этот счет свое мнение.
* * *
В соседних классах радистов уже стала попискивать, как мышь в подвале, морзянка: та-ти-ти, та, та-та-ти, ти-та… Сначала робкая и сбивчивая, она все чаще взрывалась каскадами бравурных передач. Уже появились юнги-мастера, гнавшие количество знаков по секундомеру – все быстрее, все больше. Рота радистов, чтобы юнги не потеряли чуткость руки, была освобождена от тяжелых работ – валки леса, пилки дров и прочего.
Такая же морзянка проникла и в классы роты рулевых. Только здесь она беззвучно билась в пучках света. Старшина Фокин отщелкивал ее на клавишах Ратьера, и рулевые по проблескам фонаря хором читали слова, а потом и целые фразы:
43 
