184 
– Отошли, господин гимназист? – спросила.
Казимир взял руку Бори в свою тяжеленную ручищу.
– Ты погоди, – сказал он. – Мы сейчас говорить ничего не станем. Все расскажешь потом… Лежи, брат! – И подмигнул весело.
Кажется, с этим покончено: мотив революции остается в силе!
7
А знамя революции, выпавшее из рук питерских, подхватила Москва: началась стачка, которая вскоре перешла в вооруженное восстание. Боевые дружины прощупывали Москву, грозя Дубасову дульцами револьверов от баррикад рабочей Пресни.
Решение Московского Совета: в дни восстания должен работать только один водопровод. Больше никто! И только одни газеты имели право выпуска – газеты, поддерживающие восстание. Все остальные закрыть. И не спорить, господа!
Но стачка почт и телеграфов была уже отчасти раздавлена правительством, и правительство имело связь: адмирал Дубасов висел на проводе, разговаривая лично с царем. Вокзалы были заняты войсками, и оттуда, со стороны Петербурга, грозили восстанию штыки гвардии, верной самодержавию…
Уренск маленькой точкой затерялся на карте громадной России.
А вот Москва – это сердце, всем чувствительно, всем, всем!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мышецкий поглядел на себя в зеркало. Вдоль переносицы шла страшная ссадина, а левый глаз заплыл неприятной синевой. Самое обидное, что на распухшую от удара переносицу никак было нельзя водрузить привычное пенсне.
– При чем здесь Москва? – сказал князь. – Давайте будем конкретны. До Москвы нам далеко, а Уренск – вот он, за окошком…
Разговор оборвался. Приема у губернатора стал добиваться человек в черной театральной маске, с чемоданчиком в руках.
– Подождите здесь, – сказал Огурцов. – Сейчас выйдет…
И позвонил полицмейстеру. Чиколини, прибыв, на всякий случай скрутил незнакомца в маске; помогал крутить Огурцов.
– Знаем мы вас! – сказал Чиколини. – А ну, открой…
Вместо ожидаемой бомбы в чемоданчике нашли перчатки и набор грима; красовалась, завернутая в тряпку, роскошная борода.
– Никак, сударь, вы фокусник? – оробел Чиколини.
– Хуже! – ответил тот, не снимая маски. – Я обязан перед отечеством сохранять свое инкогнито…
Сергей Яковлевич, ради интереса, его принял.
– Беру я недорого, – начал таинственный незнакомец. – Всего по червонцу с головы. Работаю в ночное время. Могу и на рассвете. Имею достойные рекомендации. Сейчас, как дилетант-любитель, гастролирую по России… Не угодно ли, ваше сиятельство?
Все это было сказано таким тоном, что казалось, вслед за предисловием гастролер достанет со дна чемодана красочные афиши о своих триумфальных выступлениях и начнет просить о бенефисе.
– Ваше амплуа? – вежливо спросил князь.
– Палач!
Мышецкого повело со стула… удержался: князь был крепок.
– Как? – спросил, чтобы не ошибиться.
– Повторяю: я – палач… А-а-а, – засмеялся он, – вас удивляет маска и набор грима? Но сейчас наша профессия в России – самая опасная, ваше сиятельство. Нас убивают, где только могут и чем только могут. Одного моего знакомого – хороший был человек, на арфе играл – убили… пинцетом! А то вот еще помню: вешаю однажды… Это в Варшаве было, пять рублей – все деньги. Вешаю, значит, его. А он вдруг и говорит: «Да мы же на прошлой неделе с тобой дюжину пива распили!» С тех пор, ваше сиятельство, предпочитаю маску. Оно и благородней, как в романах, и начальство понимает всю важность!
Сергей Яковлевич щелкнул крышкой часов:
– Вы, уважаемый дилетант, прибыли поездом…
– Десять сурок, ваше сиятельство!
– …а из Уренска поезд отходит через полтора часа, – сказал Мышецкий. – Неужели вы меня не поняли?
– Понял. Вы еще, князь, из своего кармана казне приплатите, только бы я приехал. Просить будете… палачи нарасхват идут!
– Вон!
– Пожалуйста. Уйдем… Нас в Киеве ждут. Давно просют…
«Нехороший признак, – думал потом Сергей Яковлевич. – Палачи обладают чутьем… Неужели дни свободы подходят к концу?..»
Услышав весть о погроме, прикатил на дрезине, продуваемой ветром степи, почтенный Семен Романович Аннинский; за окном еще догорал Народный дом, номер «Губернских ведомостей» сегодня не вышел. И вряд ли когда выйдет! Встретив Аннинского, губернатор приставил пенсне к глазу, как лорнет, силился улыбнуться.
– Вот и веселое есть у нас, – сказал Мышецкий. – Активуи, выражаясь их же языком, «ухайдакали» в типографии калеку с костылями. А он, оказывается, был старый агент, – Дремдюга по нему плачет. Да и редактор пропал без вести, монархист ярый… Вот так!
184 
