.
Очередная сказка о Золушке 
80 
Таб-таб-таб-таб!
Стучит неведомый барабан, и вторит ему голос, зовущий, приказывающий, требовательный гортанный голос.
Костер. Огромный, несколько толстенных деревьев сложены в этот костер, он рядом, смотрит в огонь, ему и жарко и холодно одновременно. И он не знает, кто он и что он.
– Что главное в жизни? – спросили его из небытия над костром.
Он смотрит на пламя, слышит, как трещит, сгорая, и щелкает смолистая кора.
– Жизнь, – отвечает он.
– Нет! – недовольно гремит голос и повторяет вопрос: – Что главное в жизни?
Он задумался. Закрыл глаза, но чувствовал жар костра и через веки. Забыл себя, любое прошлое, будущее, настоящее, полученные знания!
Слушал.
Что главное в жизни?
Что-то мешало ему! Мешало стать совсем пустым, чтобы понять! Голос!
Еле различимый, как далекая песня сирен, – тихий, печальный, зовущий, обещающий, рассказывающий только ему о том, что было, что есть, что может быть впереди, песня, набирающая силу и красоту, которую поет далекая-близкая, самая родная и единственная во всех мирах женщина…
Таб-таб-таб-таб-таб!
– Что главное в жизни? – спросил его грозно, требовательно голос в третий, и он знал, что в последний раз.
Он плакал! Этот угрожающий, вершащий над ним суд голос заглушал тихую песню женщины, зовущую и обещающую. И тогда он, кто бы он ни был в данный момент – олень, орел, барс, трава, дерево, поле, мужчина, воин, ничто – сделал невероятное, за гранью всех возможностей усилие и потяну-у-у-у-улся на зов песни всем, что осталось в нем живым…
…И дотянулся, услышал в полной силе, приблизился!
Она протянула ему маленькую узкую ладошку из серого ничего, он сжал сильно ее пальчики, последнюю опору для него! Она наклонилась к нему, невидимая, обдала своим запахом, жаром жизни, горячестью губ и выдохнула:
– Я с тобой…
И он потянулся-потянулся-потянулся за этой спасительной маленькой ладошкой, которую сжимал со всей силой, зная, что делает больно, даже улавливая хруст суставов, и ответил на трижды заданный вопрос.
Выдавил из больного ошметного, перегоревшего смертью горла:
– Лю-ю-юбовь…
И пропал! Как канул в черноту!
А когда вынырнул, разлепил с трудом веки, почувствовал такую ужасающую, непередаваемую боль всего существующего тела, каждой косточки, каждой мышцы, каждого внутреннего органа, даже корней волос на голове!
И первое, что увидел, – как в тумане проявляющееся, сквозь пелену склонившееся над ним странное, страшное, черное старческое лицо с бездонными глазами. Человек что-то сказал на гортанном незнакомом языке.
– Что? – прохрипел с трудом Захар.
– Спи! – приказал странный человек.
И он провалился в небытие. Не черное, не привычное уже серое безысходно-смертоносное, в никакое. Просто спал!
И слышал, слышал во сне еле уловимый далекий и зовущий голос той женщины, певшей песню, невидимой, но единственно родной, спасительной.
Проснулся неизвестно когда, и снова первое, что увидел, – это почерневшее лицо, но значительно моложе того, что запомнил в первое пробуждение.
– Где я? – хрипел первобытный, заново родившийся Захар.
– Живой, – нелогично ответил человек.
– А где старик, который здесь был? – почему-то спросил, сипя народившимися вместе с ним связками, Захар.
– Я, – ответил человек, – за твоей смертью ходил. Постарел. Вернулся назад – молодой! Четыре дня, однако, возвращались.
– Ты кто? – жил и интересовался Захар.
– Трудное имя. Ваши Осип зовут, – ответил человек и улыбнулся так, что глаза-щелочки потерялись в щеках, и приказал: – Пей!
Захар повиновался и выпил что-то жутко горькое, откровенно вонючее, поддерживаемый под голову сильной ладонью.
– Спи! – снова скомандовал, напоив, представившийся Осипом и добавил непонятное: – В жиль пойдешь, если сладишь, и сила в душе есть, не порвал связь с Великим Духом. Разрешили!
А Захар уже спал исцеляющим сном без сновидений и боли.
Открыл глаза и столкнулся взглядом с Осипом, внимательно, изучающе смотрящим на него так же пугающими, остерегающими, бездонными черными глазами. Взгляд, который не так-то просто выдержать!
– Однако, раз жизнь выбрал, себя переломать надо, – пропел всеми красками гортанных вибраций Осип.
– Руки-ноги? – предпринял попытку усмехнуться Захар.
Попытка усмешки обошлась дорого – острой болью всего тела.
– Мысли и знания! – строго, без усмешки, непонятно объяснил Осип. – Сломать и забыть, что знаешь! И встать выше боли!
80 
