Особенно,... 
279 
— Так нельзя! Я пришел к вам, изложил свои мысли, а вы вдруг — «высочайшее повеление». Да откуда ж оно взялось? Правильнее вам писать так:
«По мнению генерала Шуваева…»
Царя коробило от бестактности, но ничего не поделаешь — сам выбрал «постника». Шуваев, размахивая рукой, доказывал:
— Опираться на армию, чтобы противодействовать течению жизни народа, нельзя. Да и вообще, ваше величество, какая у нас, к черту, армия? Возьмут мужика от сохи или рабочего от станка, завернут их в шинель, покажут, как надо стрелять, и вот — в окопы. Это не армия — милиция какая-то… ополчение!
Кажется, царь уже пожалел, что взял богомола Шуваева, а не Беляева с его «мертвой головой». Прибыв в столицу, новый военный министр должен был неизбежно столкнуться с Распутиным…
— Шуваев у аппарата, — сказал он, снимая трубку.
— Это я, — прогудело, — я… Распутин…
— Чего тебе от меня надо?
— Помолиться бы мне за тебя надобно.
— Больше меня тебе не намолиться.
— Поговорить бы… Все мы человеки.
— Приемные дни по четвергам. Запишись, как положено, у адъютанта. Что надо — доложи. Станешь болтать — вышибу. Будь здоров!
Шуваев велел допустить столичных журналистов.
— Могу сказать одно: дела военного министерства я принял в идеальном порядке, в чем немалая заслуга моего талантливого предшественника — Алексея Андреевича Поливанова…
Солдатский сын оказался благороднее царя!
Была весна, Сухомлинова везли в Петропавловскую крепость — на отсидку. Нельзя узникам спать на домашней перине ему позволили, нельзя узникам сидеть в мягком кресле — ему привезли кресло. Вместо обычных тридцати минут он гулял по два часа в сутки. Распутин ввел в кабинет царицы рыдавшую Екатерину Викторовну.
— Был чудный теплый вечер, — начала она, — и ничто не предвещало беды. Мой первый муж (негодяй, как выяснилось) абонировал ложу в киевской опере, а мой второй муж (этот дивный человек!) как раз тогда овдовел.
Альтшуллер сказал моему второму мужу, что в Киеве появилась красавица, рот которой — точная копия рта второй жены моего второго мужа. Эта красавица с таким ртом была я! В театре он подошел ко мне, и мы сразу воспылали друг к другу. Это была чистая любовь. Боже, сколько грязи потом нанесли к нашему порогу. И вот он… в крепости. За что?!
Алиса взяла платочек для утирания слез.
— Понимаю вас. Я сама изведала черную людскую ненависть. Меня, как и вас, тоже называют германской шпионкой…
Екатерина Викторовна, вся в глубоком трауре, протянула ей жалобу от мужа. Дело в том, что в камере ј 43, где сидел Сухомлинов, был замечен ползущий по стенке… клопс!
— Это ужасное животное, — содрогнулась императрица.
— И кипятком не выведешь, — подал голос Распутин. — Я, бывалоча, в деревне из чайника их шпарил, шпарил… Живучи, окаянные! За што энтим ученым деньги платят? Всякую хреновину выдумывают, а клопа истребить неспособны. Ну, скажем, телефон — оно понятно. Без него — не жисть. А на што трамвай? На што нам всем ликтричества разные? Ох, грехи наши… А старикашка мается!
11. ВОЙНА ИЛИ МИР?
Конечно, если Россию нельзя из войны выбить, то ее можно из войны вывести. Германская дипломатия передоверила вопрос о мире магнатам промышленности. В канун брусиловского наступления знаменитый капиталист Гуго Стиннес, стоявший у маховика германского военного Молоха, встретился в Стокгольме с японским послом:
— Кажется, пришел момент смены политических настроений. Я думаю, у японцев нет желания продлевать войну с нами, а что касается русских, то в Берлине стало точно известно: двор царя в Петербурге, как никогда, склонен к мирному диалогу.
Япония, которая вдали от решающих событий Европы под шумок стряпала свои колониальные делишки на Дальнем Востоке, была совсем не заинтересована в мире, означавшем конец грабежа Кореи и Китая, а потому посол отвечал Стиннесу, что «Япония не нуждается в скороспелом мире». Стиннес ответил ему:
— Но ведь кто-то из воюющих должен первым сказать роковое «альфа»; если никто из нас не возьмет на себя инициативы в делах войны и мира, то мир вообще станет невозможен до тех пор, пока не будет убит последний в мире солдат… Мы надеемся, — заключил Стиннес, — что содержание этой беседы останется в глубокой тайне.
В чем японский посол горячо его и заверил. А когда Стиннес удалился, он снял трубку телефона и позвонил в русское посольство, которое сразу же известилось о германских предложениях мира. Теперь любопытно, как будет развиваться эта политическая интрига далее, — каналы ведь очень глубокие, туннели ведь очень темные. Кто осмелится говорить с немцами о мире?.. Из клиники Бадмаева Протопопов выходил в широкий мир, веря в чарующую силу «цветка черного лотоса», веря в астральные пророчества хироманта Перрена, включенного в «7-й контрольный список» немецких шпионов!
279 
