77 
– Я вам объясню, поймете, – утешил маркитанта Андрей. – Все это делается очень просто: сначала вяжется петля, вот так… Потом петля накидывается на шею, вот так… Видите, как все просто? А затем петля затягивается таким образом… Но я вас, господин Ага-Мамуков, решил повесить иначе. Вот, смотрите, как это будет…
Он зацепил его за ноги и вздернул вниз головой к потолочной балке. Руки Ага-Мамукова, хватая воздух, не доставали пола. Андрей закрепил веревку и присел на корточки, смотря в посиневшее лицо маркитанта.
– Вам так удобно, господин Ага-Мамуков? – вежливо осведомился он. – Вы знаете, русский солдат не всегда ест сухари. Он такой избалованный, что ему иногда захочется кашки. Да… Он настолько развращен в еде, что употребляет в пищу даже горох и капусту. Иногда он не прочь выпить и водочки… Я пойду, а вы пока подумайте над этим.
На прощанье поручик его раскачал.
– Ву-у-уй… Ву-у-уй, – завыл ворюга, маятником летая от стенки до стенки; но Андрей, не обращая внимания на его вопли, ушел и закрыл дверь на ключ.
Когда он закуривал папиросу, концы пальцев у него тряслись от негодования и бешенства. На заднем дворе крепости ему встретились Клюгенау и Потресов.
– Что вы тут делаете, господа? – спросил он.
Запыленный, как будто и не мылся сегодня, Клюгенау развернул перед ним самодельный чертеж крепости:
– А вот смотрите, Андрей Елисеевич: у южной стенки надо подсыпать аппарель, чтобы на барбеты поставить орудия. Тогда можно будет стрелять, если турки пойдут со стороны Вана. Плохо только, что земли нет!
Да, земли почти не было. Мимо Андрея гарнизонные пионеры на шинелях, на лошадиных попонах, на своих одеялах и просто лопатами тащили, откуда только могли, разный хлам: навоз, щебень, золу, мусор. Все это, перемешанное с камнями и скудным количеством земли, ссыпалось у крепостной стены, чтобы орудия, как объяснил Потресов, могли бить «через банк».
Майор попросил у Андрея папиросу.
– Чем вы озабочены, поручик?
Карабанов махнул рукой:
– Эх, господин майор, что-то непонятное творится повсюду… Не знаю, как вам, а мне кажется, что еще придется расплачиваться за чужие ошибки. Полковник Пацевич вызубрил наизусть какую-то там «зелененькую книжечку» генерала Безака и теперь спит спокойно. Поговорите с ним хоть полчаса, и вы поймете, что он играет в полководца. А мы, таким образом, в его скудном представлении, играем в войну. Ребячество!
– Ну а что же делать? – невесело согласился Клюгенау. – Я лично, господа, уже свыкся с мыслью, что мне придется погибнуть.
Помолчали недолго.
– Хвощинский, – осторожно подсказал майор Потресов, – еще мог бы спасти положение: он старый боевой кавказец, он нашел бы выход.
– Ну, ладно, – Андрей швырнул окурок, – я пойду.
– Куда вы, поручик?
– Я, господа, давно хочу поговорить. И не с кем-нибудь, даже не с вами, а именно с Хвощинским.
Он как-то не думал в этот момент об Аглае и, пройдя в киоск, даже не заметил ее отсутствия. Хвощинский, только что приехавший домой с позиций, удивился появлению Карабанова, хотя и встретил его приветливо.
– Господии поручик,. – вяло улыбнулся он Андрею, – очевидно, пришел ко мне, чтобы пожаловаться на кого-то, кто обидел его казаков? Я, кажется, не ошибаюсь?
Карабанов поклонился с порога.
– Никита Семенович, – сказал он, – вы, наверное, знаете, что я вас не… люблю?
Хвощинский показал рукою на стул, приглашая садиться.
– Я этого не знал, но теперь буду знать, поручик, и благодарю вас за искренность. Хотя и не могу разуметь причину вашей нетерпимости к моей особе, ибо ваша молодость дает вам большее право на счастье, нежели мне.
– И все-таки, – продолжал Андрей, нахмурясь, – я не могу сейчас назвать ни одного человека, к которому бы питал столько уважения, сколько питаю к вам.
– Садитесь, поручик, не стойте. Сейчас будет чай.
Андрей сел. Стал говорить.
Полковник внимательно слушал его. Кивал головой.
Потом сказал:
– Вы мыслите почти одинаково со мною. И мне это приятно. Но скажите, любезный Карабанов, что я могу сейчас сделать? Если даже я поведу открытую борьбу с военным «гением» полковника Пацевича, то в Тифлисе, несомненно, найдутся люди, которые скажут, что Хвощинский поступал лишь из чувства мести, зависти и прочее.
– ?!
– Нет, нет, вы постойте, – остановил он раскрывшего рот Карабанова, – выслушайте меня до конца. Я понимаю, что при таких обстоятельствах, в каких мы с вами пребываем сейчас, надо отбросить все личные соображения. Согласен с вами. И я это сделал. Я уже говорил с Пацевичем, пытался воздействовать на него через Штоквица. Даже через Исмаил-хана. Но наш полковник – вот!
77 
