98 
Толпа отхлынула, но камни полетели со всех сторон. Изворачиваясь под их ударами, Штоквиц напролом двинулся в самую гущу майдана. И – низенький, плотный, резкий – рванул из толпы двух буянов: толстого кадия, кидавшего камни, и злобного курда с желтым бельмом да глазу.
– Иди, иди сюда, сволочи!.. Я вам дам сейчас по стакану лафита…
Сатанинская старуха вцепилась ему в погон. Красивый юродивый, похожий на молодого Иисуса Христа, перестал блеять козлом и достал из-за пазухи нож. С головы капитана сбили фуражку, пытались повалить его на землю. Но Ефрем Иванович оказался крут: он с бешеной силой отодрал свои жертвы от воющей своры фанатиков…
Размазывая по лицу кровь и щупая во рту выбитый в свалке зуб, капитан сказал Участкину:
– Поставь к стенке… Здесь же. Прямо к сараю. Пусть видят, что мы не боимся. Русский солдат пришел, – неожиданно вспомнил он слова Ватнина, – то власть пришла русская!
Жирно щелкнули затворы винтовок. И курд оскалил зубы, богатый судья завыл. Толпа вдруг присмирела, на коленях поползла к Штоквицу, мулла хватал офицера за фалды мундира, старуха покрывала поцелуями его сапоги.
– Залпом, – скомандовал Штоквиц, ударив муллу ногой по зубам. – На изготовку возьми… Клац-пли!
Грянуло, и задымились ружья.
– Оно и верней, – сказали солдаты. – Что у нас кровь-то – похуже ихней? Пущай знают…
В крепость Штоквиц вернулся злой и крикливый. Дожевывая на ходу маисовую лепешку и тут же закуривая сигару, капитан сразу набросился на Клюгенау:
– Прапорщик, черт вас знает, где вы там опоэтизировались? Где телеграфные столбы, которые прибыли из Игдыра?
– Но полковник Пацевич…
– Важно – столбы, а не полковник! Я – комендант, и я приказываю: свозить все имущество, склады перенести к казачьим казармам. Лошадей пусть выводят пасти на кладбище!
Имущество действительно было разбросано по всему Баязету. Но когда первые подводы пытались въехать в цитадель, Штоквиц снова рассвирепел:
– Сваливайте там! У входа. Здесь не ярмарка, чтобы с кумой ходить любоваться. В крепости должен быть порядок, и вещи внесем по порядку.
Гарнизон трудился до обеда. В духоте, в немыслимой жарище. Клюгенау и Некрасов охрипли от своей ругани и оглохли от чужой. У въезда в крепость росла невообразимая свалка вещей, и двое турок уже попались на воровстве. Исмаил-хан тут же отлупцевал их нагайкой и посочувствовал на прощание:
– Воровать – плохо: один раз украл, второй раз украл, а на третий – попался… Бить будут!
Клюгенау попросил у Некрасова флягу:
– С утра не могу утолить жажду. Пью и пью!
– Такой уж идиотский день, – отозвался штабс-капитан. – Мы-то еще ладно, так-сяк, а вот каково тем, что ушли на рекогносцировку?
Подходя к офицерам, Исмаил-хан заметил:
– Нехорошо пасти лошадей на кладбище…
4
И именем его младенцев
Пугали жены диких гор!..
Турецким войском, собранным под Баязетом в долине Ванской дороги, командовали два человека: жестокий сластолюбец Фаик-паша и Кази-Магома-Шамиль, старший сын знаменитого Шамиля [12].
Кази-Магома-Шамиль был рожден от любимой жены Шамиля – юной армянки Шуанеты, дочери моздокского купца Улуханова; этот строгий абрек, закаленный в сечах, умевший спать на голой земле и быть сытым куском чурека, презирал Фаик-пашу за его женское легкомыслие и хитрые козни. Но сейчас их объединяло одно: они оба до ослепления, до зубовного скрежета, ненавидели этих упрямых солдат в белых рубахах, которые сами попались сегодня в капкан; и зубы капкана уже щелкнули – любопытно, как поведет себя добыча?..
– С ними идет Хвощин-паша, – предупредил Фаик-паша. – А он умен, как старый лис.
– Что ж, – ответил Кази-Магома, – умная лиса – не глупая лиса: она, если попадет в капкан, так двумя ногами сразу…
В этот день сын Шамиля нарочно дразнил свою память о жене Каримат, дочери Даниель-бека, которая, люто презирая мужа, не допускала его до брачного ложа, наконец, в Калуге однажды купались в реке русские бабы и больно отхлестали его крапивой, когда он подглядывал за ними из-за кустов.
Теперь-то он насытит себя благородной местью: за Баязетом дорога на Эривань, которую охраняют всего две роты русских солдат, а там – Чечня и Дагестан; только бы выбраться за Аракс, и снова наступит счастливое время: старухи будут показывать русским кулаки, жены станут на них плеваться, а дети бросать в гяуров каменья.
98 
